Лекции по античной философии. Очерк современной европейской философии - Мераб Константинович Мамардашвили

прочее — такие признаки мы невольно относим к вещам и думаем, что философия говорит о существующих вещах и предметах.

Значит, бытие — это слово для того, что не имеет слов, его нельзя никак описать. Бытие, будучи чем-то в нас, что от нас не зависит, — оно как бы в раструбе, в зазоре двух признаков. Первый признак есть то, что в философии называлось трансцендентальным сознанием, трансцендентальным актом.

Простите, я не оговорил одну вещь, а применил терминологию, и она сама по себе может ввести в заблуждение, потому что в другой связи я говорил «трансцендентный мир», а сейчас говорю «трансцендентальное сознание». Я забыл оговорить, предупредить, что это не одно и то же, это две совершенно разные вещи; то, что я называл трансцендентным миром, никакого отношения к трансцендентальному сознанию не имеет, хотя термины очень похожие. Трансцендентный мир предполагает некоторые предметы, внешние самому сознанию, предполагает их в качестве предметов, в том числе в вульгарной религии таким предметом может быть Бог, полагаемый как нечто реальное, реально существующее, пускай существующее не человеческим образом, а каким-то другим, но это некоторое существо. В этом смысле оно предмет. А трансцендентальное философское рассуждение называет себя трансцендентальным в том смысле, что оно не предполагает таких предметов, более того, даже запрещает о них говорить как о предметах. Но оно трансцендентально.

В слово «трансцендентальный» входит корневое слово «трансценденция». В переводе на простой язык это просто выход за пределы чего-то, — скажем, можно трансцендировать свою конкретную ситуацию. Обратите внимание на то, что hic et nunc, «здесь и теперь», в том описании, которое я дал, обладает свойством трансценденции. В каком смысле? В том смысле, что, будучи здесь и теперь, я, Лунин, перед следователем, я должен поступать сейчас, я не могу отложить поступок на завтра; более того, я ведь еще и не делегирую мысленно свой поступок другим каким-то сущностям, а именно прогрессивному социальному движению. Вы подумайте, что происходит, ведь слова наши не невинны. Это не просто «я, участник движения, и в этой мере имею основания для своих поступков и морально оправдан»; здесь происходит делегирование, передача своих поступков и оснований для своих поступков другой инстанции. Какая здесь инстанция? Социальное движение, его природа, характер. Социальное движение, его природа и характер описываются в терминах сущностей, а не в терминах момента «здесь и теперь», в который я совершаю поступок. Допустим, я могу сказать, что я строю справедливое общество. И если это есть основание моей морали, то вдумайтесь, чтó здесь происходит? Я повторяю: основанием для морали я беру то, что я своей жизнью участвую в строительстве справедливого общества и преобразовании его на разумных основаниях (это вечный идеал просвещения и рационализма). Но давайте здесь не о содержании подумаем, а о стиле и характере такого сознания или такого объекта. Ведь общество будет перестроено не сегодня. Ну, скажем, в 1984 году, в 2000 году, через пятьдесят лет. Следовательно, то, что произойдет через пятьдесят лет, бросит свет на сегодняшнее, и, значит, сегодняшнее в своих основаниях зависит от того, что будет через пятьдесят лет.

Таким образом, оно [(такое сознание)] по признаку своему прямо противоположно тому, что я только что описал. Я говорил: бытийный акт — это такой, который здесь и сейчас и в своем здешнем и сейчасном (простите меня за такой варваризм) виде не зависит от того, что случится со временем. А поступок Пестеля зависит от того, как развернется во времени антисамодержавное движение; следовательно, Пестель как бы подвесил свой поступок и делегировал его другому — сущности. Сущность имеет свою судьбу, свои законы, которые сам Пестель контролировать не может. Это движение шире и больше его, это социальная реальность, социальная сила, но она как раз и есть гарант моральности или истинности поступка Пестеля hic et nunc, здесь и сейчас. А у Лунина нет такого гаранта. И вот то, что является гарантом самого себя, называется бытием.

Такой гарант самого себя обладает, повторяю, тем не менее свойством трансцендирования, то есть выхода за пределы, за пределы сущности, например за пределы конкретного социального движения. В каком-то смысле этот акт, который совершенно конкретен (акт «я не могу иначе»), в то же время обладает высшей степенью абстрактности. Что мы трансцендируем? Мы трансцендируем любую конкретность: данную социальную общность, данные культурные представления, — мы выходим за них. Пестель, казалось бы, совершает акт абстрактного мышления, ведь он думает не о конкретном. В сцене, которая разыгрывается между ним и следователем, есть некие достоверности, которые, правда, ускользают от сознания Пестеля, — такие достоверности, например, как «честь не позволяет… как же я буду жить?! а что с моей бессмертной душой?!» (вот ведь вопрос бытия). Так вот, в действительности мышление Пестеля конкретно, то есть оно не содержит в себе актов трансцендирования, выхода за любую культурную, социальную, политическую данность; мышление Лунина в высшей степени абстрактно, содержа в себе трансцендирование; <оно выпадает из ситуации>. Выпадает к чему? Казалось бы, по смыслу слово «трансцендирование» предполагает трансцендирование к чему-то, но я перед этим сказал, что философское рассуждение исключает трансцендентные предметы, то есть нечто такое, что одновременно не есть опытно данное, не есть человекоподобное и прочее, но в то же время существует в качестве предмета, — скажем, Бог как трансцендентная сущность. Трансцендирование к чему? Предмета нет, говорит философия. Трансцендентных предметов нет; следовательно, трансцендирование не к чему, а к форме, к символу, то есть форма и символ есть нечто такое, ориентация на что есть обратным ходом условие бытия в человеке.

Существование возникает не там, куда происходит трансцендирование. Я повторяю: оно ориентировано на нечто, что называется символами, или формами, — пустыми символами, или формами. Когда мы говорим, что нечто имеет символическое значение, то не утверждается, что нечто, называемое, обозначаемое символом, существует; существование чего-то не утверждается, и поэтому мы говорим: это — символ, нечто, имеющее лишь символическое значение, и оно наполняется посюсторонним актом бытия; если есть направленность на символ и трансценденция, то по эту сторону направленности нечто возникает; это возникающее нечто есть бытие. Следовательно, есть соотнесенность с пустой формой, пустой в том смысле, что она не имеет никакого существования (всякое существование конкретно; не бывает существования, которое не было бы предметным, или конкретным). Говоря о трансцендентальном сознании, мы говорим о сознании, которое имеет такую направленность, следовательно, оно безобъектно, поэтому оно не просто сознание, а трансцендентальное сознание. У него нет предметов, поскольку то, о чем оно говорит, хотя и кажется предметом, но является лишь символом, то есть этому