Земля несбывшихся надежд - Рани Маника

В тот вечер Люк пришел ко мне злой и беспокойный. Он бродил по дому, как тигр в клетке, глядя на меня холодными глазами. А когда взял меня в свои руки, был обдуманно жестоким, не давая нам обоим получить хоть какое-то удовольствие. После этого сел и выпил две большие порции виски. Затем отправился домой с холодной ненавистью. Начал продумывать способы, чтобы унизить, оскорбить и уничтожить ее.

— Однажды вечером он пришел домой и увидел результат своей работы. Димпл еще не умерла. Она смотрела на него, как бессловесное животное, и он понял, что это на самом деле творение его рук. Ее страдающий дух оставался рядом с Люком еще долго после того, как ушло ее тело. Он не мог видеть ничего, что она носила, чего касалась, на чем лежала. Она была повсюду, куда бы он ни посмотрел. Он видел ее даже в глазах слуг. Спать он не мог. Поэтому Люк запер дом, не взяв ничего, кроме бумаг из своего кабинета, и никогда не касался записей. Он запер их в небольшом шкафу в гардеробной комнате своего нового дома, и они находились там, пока ты не нашла их после его смерти. Отец не хотел, чтобы ты запомнила ее, лежащей в собственной крови, с открытым ртом, хватающим воздух, как у рыбы, брошенной на берег. И вопрос в ее глазах: «Теперь ты доволен?»

Даже через много лет бутылка Шардоне, со вкусом подобранная композиция из цветов или длинное черное платье в витрине магазина будут взывать: «Теперь ты доволен?» Это были времена, когда он был счастлив, по крайней мере, тем, что начисто стер прошлое для тебя. Что, пока ты лежала на больничной койке, он волшебным образом изменил весь твой мир. Определил в новую школу, избавился от всех старых слуг, жестко отсек всех твоих родственников — от себя могу добавить, что это, казалось, доставляло ему особое удовольствие. Люк ненавидел твою бабушку Рани.

Отец купил новый дом, дал тебе новую комнату и полностью новую жизнь. Неужели так трудно простить ему, что он не хотел, чтобы ты запомнила такую Димпл? Неужели так сложно поверить, что он любил тебя так глубоко, что не хотел, чтобы ты страдала так, как страдал он? Он всегда хотел рассказать тебе о твоей наследственности и прошлом, но, чем дольше он откладывал, тем труднее это становилось сделать. Он установил для себя условные даты.

«Когда ей исполнится восемнадцать», — сказал он мне. Затем наступило и прошло твое восемнадцатилетие, и он сказал: «Когда ей будет двадцать один, это точно». Наступило и прошло двадцатиоднолетие, потом ты уехала учиться за границу, и он сказал: «Когда она вернется». Потом он, конечно, заболел и тогда сказал: «Когда я умру. А это будет достаточно скоро».

— Жаль, что я не знала этого раньше, пока он был жив. Я всегда считала, что он меня не любил, — медленно сказала я.

— Ничего не может быть дальше от истины, чем это, — печально ответила Розетта.

Я подошла к месту, где сидела эта прекрасно сохранившаяся женщина. Ее кожа была поразительно белой. Глядевшие на меня снизу вверх ее глаза казались очень большими и полными мягкой темноты. Я подумала, интересно, что мой отец видел в них. Что он увидел в них такого, что разбудило спавшего в нем монстра? Подумать только, что эта женщина почувствовала в своем сердце зубы, лишь только однажды посмотрев на отца. Какими крайне запутанными и странными могут быть жизни других людей! Какими необъяснимыми!

Несколько минут мы с Розеттой просто смотрели друг на друга, каждая погруженная в свои мысли. Затем я наклонилась и крепко обняла ее.

— Спасибо вам за то счастье, которое вы дали моему отцу, — очень мягко сказала я.

В глубине глаз Розетты пробежала печальная призрачная тень. Она опустила глаза и склонила голову. Прекрасные шелковистые волосы, которыми я восхищалась раньше, упали наперед и скрыли ее лицо. Я почувствовала сильное желание погладить эту шелковую, страдающую голову. Я подняла руку и поднесла ее к щеке женщины. Ее волосы действительно были мягкими. Розетта нежно потерлась головой о мою руку, как это сделала бы ухоженная черно-белая кошка. Я никогда не могла бы быть ее другом. Ни при каких обстоятельствах. Потому что передо мной всегда стояла бы отвратительная картина: эта женщина, держащая в объятиях моего отца.

— Спасибо, — прошептала Розетта. — Может, я и проститутка, но я любила твоего отца.

— Вы, по крайней мере, прожили свою жизнь, поэтому должны знать, как выглядят все ваши «а что, если бы…», — сказала я ее опущенной голове. Затем повернулась и вышла. Я знала, что никогда больше не вернусь в эту жуткую золоченую клетку с ее одинокой черно-белой кошкой.

В ту ночь я проснулась под утро совершенно без всякой причины. Некоторое время лежала, сбитая с толку и странно встревоженная. Кошмары мне не снились, пить мне не хотелось. А потом неожиданно вспомнила другой случай, когда я проснулась без каких-либо причин.

Я увидела себя, стаскивающую одеяло, выскальзывающую из кровати и отправляющуюся искать свою мамочку. В таких случаях мамочка всегда знала, что делать. Мы любили прижаться друг к дружке на ее большой кровати, и она могла вытащить из-под кровати книжку про приключения Ханумана, бога обезьян.

Как в кино, я вижу себя идущей к маминой комнате. В доме стоит полная тишина. Я берусь за прохладные перила и, глядя вниз, вижу гостиную, полную мрачных теней по углам. В зале внизу темно, виден только мягкий свет от ночников. Это означает, что папы еще нет дома. Мои босые ноги движутся по мраморному полу беззвучно. Дверь в мамину комнату закрыта. Аму и водитель крепко спят в своих комнатах внизу. Я вижу себя, маленькую, с волосами до плеч, выдерживающую небольшую паузу перед маминой дверью, прежде чем повернуть ручку. Дверь открывается, и совершенно неожиданно я полностью просыпаюсь. Комната выглядит несколько по-другому. Горит лампа у кровати. В комнате тихо и спокойно, слышен только капающий звук. Мягкий, тихий звук. Кап… кап… Как из незакрученного крана.

Мамочка заснула у маленького столика возле кровати. Она сползла на столик, лицо ее отвернуто от меня. Она так устала, что заснула прямо за столом.

— Мамочка! — мягко зову я.

В комнате холодно, тихо и немного дымно. Там стоит какой-то сладковатый запах, которого я не узнаю. И происходит что-то фатальное, чего я не могу пощупать пальцами, но волосы на моих руках встают дыбом, во рту сухо. Я поворачиваюсь, чтобы уйти. Я увижу мамочку утром. Так будет лучше всего. Все всегда выглядит лучше в утреннем свете. А потом я опять слышу этот звук падающих крупных капель. Кап. Я медленно поворачиваюсь кругом и направляюсь к спящей фигуре мамы. На ней ее прелестная ночная рубашка. На столе, где заснула мама, лежат странные трубки и предметы, которых я никогда раньше не видела. Я подхожу все ближе и ближе.

— О мамочка, — шепчу я растерянным шепотом, приближаясь все ближе и ближе, а затем, вместо того чтобы обойти и зайти со стороны маминого лица, я делаю еще два шага мимо глубоко спящей мамы. Если я буду идти дальше, то просто упрусь в мамину кровать, поэтому я вынуждена повернуть. Я поворачиваю очень медленно. По какой-то таинственной причине, которая мне самой непонятна, я закрываю глаза. Я делаю глубокий вдох, а потом опять открываю глаза.