Великий Север. Хроники Паэтты. Книга VII - Александр Николаевич Федоров

понимал, что именно внезапность удара станет главным фактором, определяющим победу или поражение. Если в Кидуе станет известно заранее о подходе армады северян — это может значительно ухудшить положение.

А потому конунг загодя позаботился о том, чтобы минимизировать эту возможность. Уже некоторое время назад на юг были отправлены с два десятка быстроходнейших судов, выдающих себя за торговые корабли. Получив предупреждение о приближении северного флота, они должны будут создать преграду для тех кораблей, которые, загодя заметив опасность, попытаются добраться до столицы, чтобы успеть поднять тревогу. Все эти суда должны быть перехвачены и уничтожены.

Дополнительной защитой должны были служить так называемые передовые суда. Это уже были лучшие из келлийских драккаров, которые стяжали себе славу быстроходнейших судов едва ли не всей Паэтты. Кроме того, наличие двух рядов вёсел гарантировало, что даже при слабом ветре никто не сумеет уйти от этих охотников. Они должны будут двигаться впереди армады на расстоянии не более одного дня, и перехватывать все корабли, идущие навстречу.

Таким образом, Враноок рассчитывал на то, что в Кидуе ни одна живая душа не узнает об опасности, пока она не свалится прямо им на головы.

***

Всё вышло так, как и говорил Желтопуз. Через два дня Шервард уже грузился на свой драккар. В порту царила суматоха и было полным-полно людей. Юноша знал, где стоят корабли таверцев, но, к сожалению, не мог разглядеть там Бруматта. Он точно знал одно — его друг где-то там, в этом водовороте голов и спин.

Увы, в предыдущие два дня ему не удалось переубедить упрямца. Тот уже вписал своё имя в список добровольцев, и, даже узнав, что будет разлучён с Шервардом, не сдал назад, хотя по нему было видно, что он расстроен и испуган.

Судя по всему, в город пытался пробиться и отец Брума, озадаченный и напуганный тем путанным посланием, что он получил через возницу. Но сеньора Хэддаса не впустили внутрь. Точнее, его предупредили о невозможности покинуть Тавер в ближайшие несколько дней, и старый помещик не рискнул войти, глядя на ворота города как на пасть голодного чудовища.

В общем, Бруматт, также как и другие жители Тавера, по тем или иным причинам записавшиеся в ополчение, впервые в своей жизни взошёл на борт корабля. Впрочем, особенной радости он по этому поводу не испытывал. Впереди его ждало много дней болтанки в вонючем и тёмном трюме, в компании людей, с некоторыми из которых он, признаться, предпочёл бы никогда не знакомиться.

Ещё на причале на него наорал капитан Жовар — их командир, причём Брум так и не понял, чем именно вызвал его недовольство. Он растерянно вертел головой, словно надеясь увидать долговязую фигуру Шерварда, но тот, как мы знаем, был довольно далеко отсюда.

С этой толчеи, суматохи и сумятицы и начался военный поход для Бруматта Хэддаса. И сейчас ему казалось, что даже тогда, заблудившись в дремучем лесу, он не был настолько близок к страшной беде. Увы, назад дороги уже не было — юноше казалось, что даже случайный взгляд, брошенный в сторону причала, вызовет новый поток ругательств от капитана Жовара, и потому он теперь тихо и безучастно сидел, притулившись спиной к фальшборту. Всё происходящее было столь нереально, что казалось кошмарным сном, горячечным бредом.

Он постарался отстраниться от происходящего, вызывая в памяти до слёз дорогие лица Риззель и Динди, но действительность была куда грубее и ближе, постоянно напоминая о себе то каким-то неловким добровольцем со столь же потерянным лицом, который споткнулся о ноги Брума, то резкими криками капитана Жовара. В этой круговерти спасительные образы то и дело исчезали, оставляя его один на один с реальностью.

А где-то в море, примерно в полумиле от таверского порта, на борту келлийского драккара ещё один человек, меланхолично глядя на удаляющийся город, тоже думал о Динди и Риззель. Он также мечтал однажды вернуться и увидеть их. И молил милосердную Мать, чтобы вместе с ним к сестре и племяннице вернулся живой и здоровый Бруматт.

Глава 48. Заботы

Несмотря ни на что, Линд ждал от наступившего лета чего-то хорошего. Он, как и наверное все северяне, любил лето. Многие кидуанцы ещё загодя начинали стонать и кривиться, предвкушая жаркие маревые улицы столицы, душные ночи и вездесущую пыль, но Линд был не из их числа. Ему нравились длинные дни и короткие ночи, а от жары он слишком уж не страдал.

В общем, лето — это было уже хорошо само по себе, но дело было не только в нём. Главное, что этим летом, или (уж самое позднее!) в начале осени он собирался сыграть свадьбу с Кимми. Откровенно говоря, «собирался» — быть может, и не самое удачное слово, поскольку здесь всё за него решила сама будущая невеста, а также её папаша, который, как и все толковые торговцы, умел быть въедливым как клещ и убедительным как пыточных дел мастер.

Что же касается самого Линда, то он, говоря по правде, попал в довольно-таки щекотливую ситуацию. Как мы помним, он получил от отца недвусмысленный отказ и даже угрозу лишения наследства в случае этой свадьбы. Второе письмо барона Ворлада, несмотря на все надежды юноши, по своему смыслу мало чем отличалось от первого.

Отец, которого здорово покоробило решение отпрыска стать городским стражником, не особенно проникся и его повышением до лейтенанта гвардии. Впрочем, он всё же поздравил сына, хотя и не преминул добавить, что эта должность может послужить для него неплохим подспорьем для начала военной карьеры. Однако же, вероятнее всего барон был доволен карьерным ростом сына, хоть и ни за что не показал бы этого. Что ни говори, а лейтенант гвардии Кидуи — весьма неплохая должность, сулившая в перспективе и почёт и достаток.

Однако же это ни в малейшей степени не стало аргументом для одобрения свадьбы с дочерью торговца. На сей раз барон Ворлад уделил этому больше строк, нежели в предыдущем письме. Он полагал, что хитрая простолюдинка просто пользуется доверчивостью юного обормота (отчего-то отец использовал именно это странное выражение), и что вместо любви здесь — один голый расчёт. Как мы знаем, в этом конкретном случае барон действительно оказался прав, но, возможно, это ровным счётом ничего не говорило о его прозорливости, а только лишь подтверждало поговорку о том, что каждый думает в меру собственной испорченности.

Линд оказался между молотом и наковальней. С одной стороны, вокруг него постоянно вились будущие родственники, и