Сказки, рассказанные на ночь - Вильгельм Гауф

— Честь? — Слезы брызнули из глаз Марии. — Честь тебе дороже нашей любви? Все было по-другому, когда Георг клялся мне в вечной верности. Ну что ж! Будь счастлив с ними, а не со мною. Так пусть же, когда герцог Баварский посвятит тебя в рыцари на поле боя за то, что ты разорял наши угодья и рушил вюртембергские крепости, и повесит тебе на шею почетную цепь, пусть твою радость не омрачит мысль о том, что ты разбил сердце, которое тебя так нежно, так верно любило!

— Любимая! — Сердце Георга разрывали противоречивые чувства. — Боль затуманивает твои глаза, и ты не осознаешь, что не права. Что ж, пусть будет так! Тебе кажется, что я принес в жертву славе нашу любовь, так послушай же! К вам я не примкну. Но покину Швабский союз, пусть в нем сражается и побеждает тот, кто хочет. Мои сражения и победа были всего лишь мечтой, и вот она рухнула!

Мария устремила в небо благодарственный взгляд и наградила поцелуем возлюбленного.

— О, поверь мне, я понимаю, как велика твоя жертва. Но не смотри с такой тоской на свой меч. Кто вовремя отрекается, тот пожинает славу, — говорит мой отец. Счастье еще повернется к нам. Утешу тебя на прощанье: как только война закончится, приди к моему отцу, и он обрадуется, когда я ему расскажу о твоей великодушной жертве.

Нежный голос Берты, подавшей подруге знак, что секретарь больше не может ждать, вспугнул влюбленных.

Мария быстро осушила слезы, и они с Георгом вышли из-под покрова листвы.

— Кузен Крафт собирается уходить, — сказала Берта, — он спрашивает, будет ли его сопровождать юнкер.

— Конечно я пойду с ним, — ответил Георг, — в противном случае я не найду дорогу домой.

Хотя ему дороги были последние мгновения перед разлукой, но он хорошо знал строгие обычаи своего времени. Без кузена юноша, как чужак, не мог оставаться при девушках.

Молодые люди молча стали выходить из сада. Говорил один Дитрих, сожалевший о том, что кузина завтра покинет Ульм. В глазах Георга Берта прочитала невысказанное желание, исполнению которого препятствовал непосвященный свидетель. Она потянула к себе кузена и принялась его оживленно расспрашивать о растениях, только что выпустивших свои первые листочки, чтобы не дать ему возможности видеть то, что происходит за его спиной.

Георг мгновенно использовал ситуацию, для того чтобы прижать Марию к своей груди, но шелест тяжелого шелкового платья девушки и его звякнувший меч оторвали секретаря от ботанических изысканий.

Он обернулся и — о диво! — увидел стыдливую серьезную кузину в объятиях своего гостя.

— Это был привет милой франконской кузине? — спросил он, немного придя в себя от удивления.

— Нет, господин секретарь, — ответил Георг, — это привет мне самому от той, кого я намерен в будущем ввести в свой дом. Вы ничего не имеете против, кузен?

— Сохрани Господь! Поздравляю от всего сердца! — воскликнул Дитрих, тронутый серьезным видом молодого воина и слезами Марии. — Однако, черт побери! Вот что значит: veni, vidi, vici![57] Я столько времени увивался за красавицей и не дождался даже приветливого взгляда. А сегодня сам привел куницу, которая вырвала у меня голубку.

— Прости нам, братец, шутку, которую мы с тобой разыграли, — вступилась за кузину Берта, — будь благоразумен! Позволь нам все тебе объяснить.

И попросила его ничего не рассказывать отцу Марии. Смягчившись от нежного взгляда Берты, секретарь пообещал молчать с одним условием, а именно: чтобы и ему достался такой же привет.

Берта указала секретарю на неуместность подобного неучтивого требования и кивнула на первые фиалки у калитки, спросив об их происхождении.

Дитрих постарался быть настолько добрым, чтобы дать долгое ученое разъяснение по поводу фиалок и не обратить внимания на тихий плач Марии и звяканье Георгова меча. Благодарный взгляд Марии, нежное пожатие Бертой его руки вознаградили Крафта при прощании.

Долго еще развевались вуали красавиц-кузин у забора, долго смотрели девушки вслед уходящим молодым мужчинам.

В последующие дни Ульм напоминал громадный военный лагерь. Вместо мирных поселян и деловых горожан, которые прежде степенным шагом проходили по улицам, везде были видны гордые фигуры со шлемами и шишаками, с копьями, луками и тяжелыми ружьями. Вместо городских советников, в их простой черной одежде, через площади и рынки шествовали мужественные рыцари с развевающимися плюмажами, закованные с головы до ног в броню и сопровождаемые толпой вооруженных слуг. Но еще оживленнее выглядел луг у городских ворот. У Дуная тренировалась конница Зикингена, а на равнине упражнялся с пехотой Фрондсберг.

В одно прекрасное утро — Мария фон Лихтенштайн со своим отцом уже покинули Ульм — толпы народа собрались на лужайке, чтобы понаблюдать за действиями Фрондсберга и его отряда. Зеваки рассматривали этого покрытого славой человека с не меньшим вниманием, нежели мы любуемся сыновьями Марса[59], которые несут королевскую службу. Вспомните о своем интересе к какому-либо выдающемуся полководцу, прославленному в легендах либо книгах, чтобы воочию представить себе эту картину.

Так и жители Ульма покинули узкие улочки города, чтобы увидеть знаменитость в деле. Мастерство, с каким он объединял разрозненные группы пехотинцев в крепко сбитую команду, быстрота, с какой те по его приказу изменяли направление движения и стягивались в круги, ощетинившиеся пиками и ружьями, его мощный голос, перекрывающий барабанный треск, высокая статная фигура — все это являло такую впечатляющую картину, что даже ленивые бюргеры решились полдня простоять на лугу, наслаждаясь захватывающей военной игрой.

Полководец в это утро выглядел веселее и приветливее обычного. Может, его радовало горячее участие горожан, сиявшее на их лицах, а возможно, ему здесь, на утреннем лугу среди товарищей по оружию, было привольнее, чем на узких холодных улочках Ульма. Он с таким дружелюбием поглядывал на толпу, что каждому казалось: именно его выделяет и приветствует полководец. Возгласы: «Храбрый военачальник!», «Славный рыцарь!» — сопровождали каждый его шаг.

Проскакивая мимо одного места, он особо выделял приветствием меча или кивком головы кого-то из толпы.

Люди, стоявшие в задних рядах, приподнялись на цыпочки, чтобы разглядеть объект внимания полководца. Стоявшие впереди с удивлением оглядывали друг друга, не находя среди собравшихся бюргеров человека, достойного такого почета. Когда Фрондсберг проезжал мимо в очередной раз, за ним следили уже сотни глаз, которые и выявили, что дань уважения полководца отдана худому, высокому молодому человеку, стоявшему в первых рядах зрителей. Высокие перья на берете, которыми поигрывал утренний ветерок, куртка из тонкого сукна, с шелковыми шлицами, перевязь на груди, длинный меч с первого взгляда отличали его от соседей, менее украшенных да к тому же приземистых и круглолицых с виду.