Империя господина Коровкина - Макс Гришин

– Да ладно, малость! – Андрей вдруг загоготал так, что очередная волна пульсирующей боли ударила Петро в голову. – Рассказывай давай! Нажрался, наверное, вчера в поросенка, по голосу ж слышно! Я тоже тут давеча так набубенился, что аж чуть в штаны… Впрочем, ладно, командир, я не об этом. Я о тетке этой, Диане или как там ее, которая исчезла. Ты там просил встретиться с тобой, побазарить. Сегодня вечером норм будет? Тут сейчас пару делишек доделаю, там в магазин, и всё такое, а потом, ближе к вечеру, можем и пересечься где, а?

«Буду ровно к шести», – вспомнил он сообщение от Рафы и вычислительная машина у него в голове запустилась на всю мощность. Повестка этого дня начала складываться у него в голове в очень даже интересную картину.

– Да, да, я помню и м-м-м… да, сегодня вечером в шесть будет… совершенно нормально, я готов…

– Ну так давай, говори куда и я подъеду, побазарим!

– Я живу в Лисьем Носу. Удобно тебе будет сюда подъехать часам к… половине седьмого?

Повисла пауза, которая длилась несколько секунд, но в этом нервном ожидании Петро показалось, что она длилась куда больше.

– Да хоть в лисем х..ю! – проговорил, наконец, голос с другой стороны телефона. – Только где это? Далеко?

– Это рядом! Почти город. Пять минут по кольцевой от Приморского шоссе. Пробок вечером в этом направлении нет, так что доберешься быстрее, чем ты думаешь.

– М-м-м, – как-то неопределенно промычал в трубку Андрей.

– Ну так что?

– Ну давай, как скажешь. Только командир, сразу говорю тебе, завтра утром на работу, объект тут новый нарисовался в Юнтолово, так что без этого…

– Без чего? – Петро искренне не понял что он имел в виду.

– Без бухалово! А то знаем мы тебя! На своих двух от тебя хрен уйдешь! – снова речь Андрея прервалась диким гоготом. Улыбнулся и Петро. Впрочем, улыбнулся уже совершенно по другой причине.

8.

Был ли он странным? Скорее да. Слабым? Точно нет. В их школе он появился только в десятом классе. «Это мое место, свали в жопу!» – то первое, что сказал ему Александр (тогда еще Саня), когда заметил его за своей партой. Этот новичок, этот салага, не понравился ему с первого взгляда, в лице его было что-то такое непробиваемое и до невозможности спокойное. Саня сказал это специально громко, сказал так, чтобы слышали все. Он надеялся на то, что он ответит ему что-то, как-то возразит и тогда… тогда их разговор перетек бы совершенно в другую плоскость. Но он промолчал. Он лишь медленно, как будто нехотя, оторвал глаза от учебника, долгим взглядом посмотрел на него, но посмотрел не вызывающе, не грубо (что уж Саня-то явно не стал бы терпеть), а так, будто пытаясь понять, что именно он хотел от него, потом молча поднялся, собрал вещи и пересел за соседнюю парту. Саня же сел на свое место и почти сразу выбросил из головы и его и всю эту сцену. Зачем думать о том, кто не представлял для него никакого интереса? Но уже потом, спустя десятки лет, он часто вспоминал этот день и эту короткую сцену, вспоминал не только потому, что время сделало их лучшими друзьями, а потому, что даже спустя многие годы он не переставал удивляться тому, насколько ошибочным было его первое представление об этом человеке.

– Роман перешел к нам из другой школы и будет теперь учиться в нашем классе. Прошу любить и жаловать! – Владимир Иванович, плешивый маленький физик, их классный руководитель, произнес это короткое приветствие новому ученику и все разом повернулись назад, к последней парте, где сидел новичок. «Тормоз», – крикнул кто-то в полголоса и по классу пробежался короткий смешок.

Учился он не плохо, хотя и не был отличником. Он был хорош в математике, физике, химии, но русский, литература и английский давались ему не просто. Именно эти познания в математике и давали ему хоть какую-то возможность настроить контакт с одноклассниками. В отличие от многих других, которые списывать не давали, Рома всегда без малейших условий и кривляний протягивал просившему свою исписанную мелким шрифтом тетрадку.

– Дай! – Саня никогда не говорил ему «пожалуйста», никогда не называл его по имени. Он относился к нему просто как к книге, учебнику или даже шпаргалке, которую можно было взять, положить на стол перед собой и начать переписывать. Он знал, что он не смог бы ему возразить, а если бы и смог, то жизнь его в этой школе превратилась бы в ад. Рома же всегда реагировал на это совершенно спокойно, вернее сказать, не реагировал никак. И Саня продолжал брать его тетради без малейшего укора и возражения.

В их классе была отличница, Вика Козлова, по который в тайне, или не очень в тайне, вздыхала вся мужская часть класса. Она не обладала ослепительной красотой, хотя была достаточно мила. Ее особая харизма, ее улыбчивость и бюст, этот бюст пятнадцатилетней девушки, напоминавший собой бюсты американских моделей в ходившем по школе непонятно откуда взявшемся затасканном «Плейбое», вызывал бурные эротические воображения в голове даже самого затрепанного, помешанного на физики или литературе, ботаника. Вика была наделена какой-то особой способностью хорошо учиться и в то же время уделять внимание своей личной жизни, которая у нее всегда проходила как-то особенно бурно. Она встречалась уже с несколькими парнями, в своей время к ней клеился и Саня, но она сразу отправила его куда подальше. Каким бы крутым он ни казался самому себе, ее он почему-то не интересовал совершенно.

– Ты решил задачу по математике? – спросила она однажды Рому, подсаживаясь к нему за парту на перемене.

– Да.

– Можно?

– Можно, – он отвечал тихо и совершенно непринуждённо, будто это была не та самая Вика Козлова, а уборщица, просившая его приподнять ноги. Та взяла тетрадь из его рук и с минуту смотрела в нее.

– Откуда ты так хорошо знаешь математику? – она вернула ему тетрадь и внимательно посмотрела ему в лицо.

– Она мне нравится.

– Почему? – ее лицо растеклось в улыбке, ее главном оружии. – Мне кажется, что математику нельзя любить.

– Она лежит в основе всего, без математики не плавали бы корабли, не взлетали в небо ракеты. Без математики не было бы даже этой школы, ведь даже этот карандаш, – он взял остро заточенный карандаш и поднял его перед своим лицом, рассматривая его с таким вниманием, как будто это было какое-то произведение величайшей инженерной мысли человечества, – требует математических расчётов.

– Ты