Записки мертвеца - Георгий Апальков

вступали в другие формы телесного контакта, когда нам это удавалось, и когда располагала обстановка. Но нежности между нами не было уже давно. Кажется, со времён той самой трагедии на дороге. И вот, после стольких дней и недель отчуждённости, она, наконец, будто бы признала меня частью своей семьи: человеком, которым она дорожит и которого не хочет потерять. Эта семейная теплота была смешана со страстью: она обнимала меня одновременно как брата и как своего парня. Возможно, не находись я сейчас на смертном одре, я бы подумал как следует и описал бы всё, что между нами произошло в тот момент более подробно и точно. Но я слишком тороплюсь, чтобы выбирать формулировки. Разумеется, Ира более чем заслуживает того, чтобы про любовь к ней я написал здесь чуточку больше. Может, так и сделаю где-нибудь в конце. Сейчас же я больше всего на свете хочу успеть зафиксировать всё: в первую очередь — последовательность произошедших событий. Нежности же оставим для послесловия, если таковое последует.

— Надо было мне всё-таки напроситься, — сказала она, положив голову мне на плечо.

— Да куда там. Смирнов правильно сказал: для этой работы покрепче надо быть.

— Только не говори, что ты с этим сексистом сейчас соглашаешься! Сначала набрали девчонок, а теперь ходят и трясутся над ними. Бегуны им, видите ли, нужны…

— Так пацаны-то правда быстрее, сильнее и ловчее.

— Из нас двоих я бы ещё поспорила, кто круче. Ты на физру вообще когда-нибудь ходил? Ты же сам говорил как-то, что тебя и в армию-то, скорее всего, не возьмут осенью!

Мне вдруг стало обидно. Да, не ходил я на физру класса эдак с девятого. Да, имел кое-какие проблемки, о которых по осени намеревался рассказать военкомату, предварительно раздув их до космических масштабов. Но теперь-то я другой человек! Это там, в мире занудных уроков и страшных армейских рекрутёров я был больным и синюшным задохликом, потому что мне хотелось им быть. Теперь же, в мире ходячих трупов и постоянной борьбы за выживание мне хотелось скорее быть здоровым, чем больным. И — о чудо! — со мной всё вдруг стало в порядке. И плоскостопие меня больше не беспокоит, и проблемы с позвоночником остались где-то там, в чертогах медицинской карты, и жир, который я доселе кустарно выращивал, денно и нощно сидя за компьютером, тоже куда-то исчез.

— Ну не обижайся, — сказала Ира, заметив, должно быть, как я нахмурился, — Я не со зла. Просто я тоже всё это могу. А мне не верят. Понимаешь?

— Наверное. У меня не было никогда таких проблем: я только рад был всегда, что меня не берут на первые роли.

— Зря. Если уж идти куда-то, то идти нужно впереди.

— Чтобы первому набить все возможные шишки? Да брось ты. Я бы с тобой поменялся с удовольствием, если бы не хотел, чтоб ты вообще никуда не лезла. Да и вообще, это ж всё слепой случай решил. Просто пальцем этот Смирнов в меня попал и всё.

— Можно так к этому относиться. А можно — как к шансу себя проявить.

— Перед кем? Перед тем же Смирновым, чтоб он мне потом ещё более тяжёлую задачу дал? Зачем оно мне?

— Не знаю, — пожала плечами она, — Не могу объяснить. Просто хочется как будто бы, чтобы тебя запомнили. Сделать что-то такое перед тем, как умрёшь, за что тебя будут помнить и может даже благодарить. А умрём мы когда-нибудь все — это точно. Только вот кем умрём — это большой вопрос. Ветошью какой-нибудь, прости за выражение, которая сидит и ждёт, пока их волшебник в голубом вертолёте спасёт, или…

— Или волшебником в голубом вертолёте?

— Иди ты! — Ира рассмеялась. Я засмеялся вместе с ней. Нам было хорошо.

Через несколько минут с зачистки проспекта вернулись первые три машины. Экипаж доложил Смирнову о выполнении задачи, и тот разрешил им вернуться к штабу, как это, должно быть, и было запланировано с самого начала. Две другие машины, насколько мне известно, должны были остаться здесь, недалеко от заправочной станции на случай, если во время нашего контрольного рейда со стрелковым оружием нам понадобится дополнительная огневая поддержка. Проще говоря, если всё полетит к чертям, бронемашины прикроют нас и помогут нам отойти. По прибытии этих двух последних машин мы построились перед заправкой.

— Так, всё, сейчас выдвигаемся повзводно, потом — рассредоточиваемся по отделениям. Идём линиями, очерёдность командирам известна. Основная масса мяса — дальше по дороге, через два квартала. Как доходим дотуда, начинаем работу. Барабанщики идут на квартал впереди. И тоже работают. У нас тут двое опытных и двое новичков. Разобьём вас в пары «новичок-бывалый». Бывалые по дороге расскажут новичкам, что бывает с барабанщиками, которые выполнили свою работу некачественно и подставили подразделение своей безалаберностью. Вопросы?

— Никак нет! — гаркнул разноголосый строй.

— Тогда — с богом.

Напарником моим стал ефрейтор, возрастом, казалось, ещё младше меня. У него почти совсем не росла щетина, и кожа была гладкой, как у девчонки. Но вот глаза… Взгляд его бегающих голубых глаз был таким тяжёлым и таким мрачным, что казалось, будто живёт он на свете по меньшей мере несколько долгих столетий. С Лопатиным в паре встал какой-то парень, похожий на того актёра из «Бойцовского клуба». Чёрт возьми, какое будущее могло ждать обоих там, в мире без мертвецов! Оба бы совершенно точно пользовались головокружительным успехом у девушек, и успех их был бы безусловным. Им не нужно было бы уметь выживать, давать отпор заражённым или потерявшим человеческий облик живым — им достаточно было бы просто быть. А сейчас что? Сейчас весь этот потенциал может быть обнулён одним только неверным движением, одной только секундой замешательства.

— Первым ты будешь везде заходить, — безапелляционно сказал гладкокожий ефрейтор, едва мы стали удаляться от отделений, занимавших свои позиции, — Затупишь — сдохнешь. Дашь цапнуть себя — сдохнешь быстрее, чем кролики е…

Снизу на нас зашипел разорванный на куски мертвец и не дал ефрейтору договорить. От тела у трупа осталась только одна рука, часть груди и голова, и единственной своей рукой он тянулся к нам, издавая омерзительный хрипяще-шипящий звук. Гладкокожий пристрелил его и ухом не повёл.

— Во, стоп. Двор. Давай, заходи, — скомандовал он.

Меня раздражал тон ефрейтора, бесило, что мною командует какой-то восемнадцатилетний сопляк, в то время как мне-то самому уже девятнадцать! Но сделать я ничего не мог и не хотел: всё-таки он был старше в звании и опытнее, и я должен был доверять ему и подчиняться. Во всяком