Полночь в Малабар-хаусе - Вазим Хан

Сэр Джеймс так и не предоставил нам отчета. Все документы он хранил у себя дома. И судя по тому, что мне рассказали, есть вероятность, что эти документы были уничтожены.

6

Бомбейская джимхана, один из старейших клубов города, пользовалась определенным авторитетом среди бомбейской элиты. Изначально ее создавали, чтобы британские джентльмены могли собираться и наслаждаться спортивными занятиями – от поло и тенниса до стрельбы из лука и не только. Членство в этом клубе стало непременным атрибутом успеха, и сейчас ожидание приглашения туда имело все шансы растянуться на годы. Одно это делало клуб привлекательным для определенного типа бомбейцев. Именно здесь Персис и договорилась встретиться с Робертом Кэмпбеллом – человеком, с которым Хэрриот виделся утром 31 декабря.

Всю дорогу от Южного дома она прокручивала в памяти встречу с Тилаком.

– У сэра Джеймса было много друзей в британском правительстве, – говорил он, провожая ее до ворот. – И они будут требовать ответов. Надеюсь, вы это понимаете?

Персис прекрасно все понимала. Тилак деликатно предупреждал ее, что, если она потерпит неудачу, ей несдобровать.

Она попросила у него копию досье, переданного сэру Джеймсу. Там подробно описывались предполагаемые преступления, которые ему поручили расследовать. Тилак сообщил ей, что копии документов хранятся в Дели и он позаботится, чтобы ей их прислали.

– У меня еще один, последний вопрос, сэр, – Персис замялась. – Почему именно Малабар-хаус? Почему дело не передали в какое-нибудь более крупное подразделение?

– Мадан Лал, похоже, очень сильно в вас верит, инспектор, – просто ответил Тилак. – А он был правой рукой сэра Джеймса. Так что, если он вам доверяет, кто я такой, чтобы спорить?

Персис оставила свой джип на стоянке и направилась к главному входу. Консьерж в клубном пиджаке провел ее по вестибюлю, отделанному дубом и мрамором, затем через прокуренный бильярдный зал и задний двор, и вскоре они вышли к теннисным площадкам.

На ближайшем корте крепко сложенный белый джентльмен лет пятидесяти перебросил через сетку мяч. Молодая рыжеволосая девушка, длинноногая, одетая в безукоризненно белую теннисную форму, оттолкнулась от земли, подпрыгнула и с прицельной точностью отбила мяч. Ее соперник пронесся по корту, как антилопа гну на трех ногах, ударил по просвистевшему возле него мячу и рухнул на землю, выплевывая слюну и проклятия.

– Гейм, сет, матч, – беззаботно сказала девушка, переходя на другую сторону корта. Персис не могла не отметить ее удивительную красоту – высокие, блестящие от пота скулы и пронзительные голубые глаза.

Девушка протянула руку, предлагая поверженному противнику помощь, но он отмахнулся ракеткой и кое-как поднялся на ноги сам. Лицо его вспотело и раскраснелось.

– Мяч летел в аут.

– Увы, отец мой, боюсь, что нет. Все честь по чести, ты проиграл.

Мужчина – вероятно, это и был Роберт Кэмпбелл – нахмурился. Широкоплечий, с жесткими седеющими волосами, выступающими щеками и угрожающе надутой губой, он очень походил на медведя. Глаза у него были голубые, как у дочери.

Он уже собрался возразить, но ему помешала Персис, которая в этот момент выступила вперед.

Мгновение Кэмпбелл казался озадаченным, а затем вспомнил, что назначил ей здесь встречу.

– Идемте, – сказал он, – обсудим все в баре. Мне нужно выпить.

Через пять минут шотландец, все еще в теннисной форме, сидел на кожаном барном стуле. В одной руке у него был стакан с пивом, другой он прижимал к правому колену холодный компресс. Его дочь Элизабет стояла позади него со стаканом гранатового сока. Персис никто из них напитков не предложил.

Вокруг них на таких же стульях, беспорядочно расставленных вокруг стойки, сидело еще несколько джентльменов. Многие из них были пожилыми индусами; англичан, американцев и европейцев, напротив, можно было по пальцам пересчитать. Они болтали, курили, выпивали и с любопытством поглядывали на троицу – несомненно, из-за полицейской формы Персис.

– Плохи дела, – пробормотал Кэмпбелл. – Уже и в собственном доме небезопасно находиться.

Шотландского акцента в его речи почти не слышалось из-за долгого пребывания на субконтиненте, но даже эти отголоски все равно вызывали у Персис раздражение.

– Вы хорошо знали сэра Джеймса?

– Я его знал большую часть этих двух десятилетий, – отозвался Кэмпбелл. – Мы вместе вели дела. И вместе удержались на плаву, после того как в сорок седьмом уехала почти вся старая гвардия.

– А что это были за дела?

– Строительство. Если говорить точнее, то я возглавляю строительную компанию. А Джеймс был у нас консультантом.

– Не могли бы вы объяснить подробнее?

– Консультант – это тот, кто подыскивает для фирмы контракты. Я инженер. Я строю. Заводить знакомства и убеждать людей купить то, что им сто лет не нужно, – это не мое. Джеймс всегда говорил, что гибкости и ловкости у меня, как у слона в посудной лавке. У меня на родине такие речи зовутся откровенностью.

– Простите, ничего, если я спрошу вас, откуда вы родом?

Он улыбнулся, но как-то невесело.

– Осмелюсь доложить: оттуда же, откуда и вы, инспектор. Я родился прямо здесь, в Бомбее, в больнице «Брич Кэнди». Мой отец приехал сюда с королевскими фузилерами, помогал строить железные дороги. Это он основал нашу фирму. Я родился незадолго до начала века, и отец к тому времени повидал Индию достаточно, чтобы рассудить: ему совсем не хочется, чтобы его сын рос среди всяких дикарей. Так что, когда я был еще ребенком, он отослал меня домой – к себе, в Глазго. Полагаю, вы там никогда не были?

Персис пропустила мимо ушей этот расистский выпад и покачала головой.

– Так я и думал. Вы, индийцы, не слишком-то любите путешествовать. Что ж, тогда позвольте заметить: Шотландия так далеко отсюда, как только можно представить. Лучше всего о ней сказано у Бернса: «Отечество славы и доблести край»[4]. Я рос среди своего народа, инспектор, и хорошо усвоил, что значит быть шотландцем.

– И что же это значит?

Он подался вперед, глядя куда-то сквозь нее.

– Это значит не мириться с существованием дураков, – сказал он и, довольный собой, откинулся назад.

– А ваша дочь?

– Что моя дочь?

– Вы тоже родились в Индии? – спросила Персис, поворачиваясь прямо к Элизабет.

– Разве по говору не ясно? – проворчал Кэмпбелл.

– Я родилась в Глазго, – ответила Элизабет. – Но, когда мне было одиннадцать, поступила в английский женский пансион. Там очень большое внимание уделяли искусству красноречия. Отцу это, похоже, не по нраву.

– Никогда не понимал, зачем оно нужно. Если бы только ее мать не настояла…

Повисло неловкое молчание.

– Прошлой ночью вы оба были на балу в доме сэра Джеймса.

– Ах да. Были.

– Но ушли рано. Ну то есть поговорить с вами у меня не получилось.

– А я и