Это останется с нами - Виржини Гримальди

закрыты, горели свечи. Кафка пригласил ее сесть на диван, сам устроился напротив, по другую сторону круглого стола.

– Я обратился к вам, мадам Перрен, чтобы передать послание. Вашего супруга звали Пьер, я не ошибаюсь?

Жанна молча кивнула, не в силах произнести ни звука, собеседник открыл блокнот, взял ручку и продолжил:

– Пьер хочет вас успокоить: у него все хорошо.

Слезы подступили к глазам Жанны, но она справилась с нервами и спросила:

– Вы его видите?

– Совершенно отчетливо. Он стоит рядом с вами. Чувствуете его руку на вашем плече?

Жанна напряглась, но ничего не ощутила.

– Да, – ответила она.

– Он говорит о ваших детях. Не могу разобрать, сколько их. Двое, верно?

– У нас не было детей.

Кафка был раздосадован.

– А домашний питомец? Кот?

– Собака.

– В точку! Именно так! Связь с любимыми усопшими бывает затруднена, но это и впрямь пес. Сука. Пьер счастлив, что вы вместе. Он просит вас не тревожиться: когда вы окажетесь на той стороне, сразу увидите его. Ваш супруг выглядит совершенно умиротворенным.

Медиум замолчал, потом снял колпачок с авторучки и спросил:

– Хотите о чем-нибудь спросить мужа? Я смогу передать его ответы. Как и было сказано по телефону, все мои пять чувств поставлены на службу дорогих усопших.

Жанна получила ответ на главный вопрос: однажды она воссоединится с Пьером, – но кое о чем решила спросить:

– Откуда у вас мой номер телефона? Никто никогда не звонит мне на городской.

– Мне его дал ваш муж, когда связался со мной, и я позвонил. Еще вопросы?

– Я хочу быть уверена, что с ним все в порядке.

– Можете быть спокойны: он в отличной форме. Ну, для усопшего, конечно. Извините, юмор медиума!

Жанна пробыла на сеансе еще некоторое время и заплатила двести евро наличными за первый сеанс. Она встала, не зная что и думать, верить или нет в чудо загробного общения. Кафка проводил ее до двери и, прежде чем закрыть дверь, сказал:

– Пьер благодарен вам за красную блузку.

20

Тео

Сегодня у меня первое занятие по карате. Я купил подержанное кимоно, спустился после работы в метро и поехал в Монтрей[19]. Утром я оставил на кухне записку для Жанны – предупредил, что вернусь позже обычного. Не знаю зачем. Наши дела не особенно ее занимают, и это хорошо – я опасался, что старуха захочет все контролировать. Вчера вечером я задержался на полчаса и обнаружил ее прильнувшей к глазку. Мне показалось, что она тревожилась, но я могу ошибаться.

В зале для занятий нас собралось человек двадцать – старики, дети, женщины, мужчины. Преподавателю около сорока, торсом он неказист, но выражение лица человека, которого огорчать/дразнить/задирать (не вычеркнуто!) не хочется. Говорит он негромко, но стопорится на всех согласных, как говорят немцы на французском. Занимаю место между маленьким мальчиком и рыжеволосой женщиной. Разминка длится двадцать минут и отнимает у меня десять лет жизни. Я словно попал на военные сборы: мы бегаем, лазаем, прыгаем, отжимаемся. Я потею. Нам велят повторять движения под названием «кихон»[20], потом последовательность движений, именуемых «ката»[21]. На первый взгляд ничего сложного, но на самом деле… Руки и ноги решили послать мозг далеко и грубо. Мое тело сдалось прежде, чем была отрегулирована координация. Я вполне способен сделать движение левой рукой и одновременно – наверное! – повторить его правой, но, если меня просят сделать два разных движения и – о ужас! – присовокупить ноги, я сдаюсь. Ошибка системы. Однажды я пробовал играть на гитаре – впечатления остались незабываемые. Малыш, стоящий рядом, дает мне советы, у него зеленый пояс и он архиточен. Завидую, что тут скажешь…

Из-за интерната и бесконечных переездов я никогда не занимался спортом. Мы с ребятами играли в футбол, но мне это не сильно нравилось, а участвовал я, чтобы повыпендриваться. В коллеже я обожал гандбол, но в клубе не тренировался.

Остается несколько минут, и преподаватель просит нас разбиться на пары. Я, само собой, поворачиваюсь к малышу с зеленым поясом. Он не против. Его зовут Сэм, ему десять лет. Я пытаюсь нанести удар – он уходит в сторону, мне это не слишком приятно, но я не высказываюсь, чтобы не подвергать риску носовую перегородку. Парень выбрал правильную тактику: при каждом махе ногой я теряю равновесие и выгляжу как Ван Дамм в ветреный день.

Домой я возвращаюсь в невеселом настроении. Со мной это бывает. Случается неожиданно и означает, что все хорошо. Если дела плохи, нужно драться, и моему моральному духу нет места для самовыражения. Возможно, виновата женщина, которую я только что встретил на набережной. Она хохотала, кружилась в танце и выглядела счастливой, как будто узнала хорошую новость, а потом ее вдруг качнуло, она попыталась ухватиться за воздух, упала и осталась лежать на спине, рыдая и хохоча. Она была мертвецки пьяна. До отвращения хорошо знакомая мне картина.

Жанна с Ирис смотрели телевизор. Одна сидела на диване, другая на стуле. Мы поздоровались, и я проскользнул на кухню, потому что умирал с голоду – растратил на тренировке не меньше миллиона калорий. Моя записка лежит где лежала, но старая дама что-то написала поверх.

«В холодильнике кусок курицы и жареная морковка. Разогрей…»

Моя полка почти пуста, завалялись ломоть окорока и кусок грюйера[22]. Я часто перекусываю сандвичами в булочной, но сейчас ставлю тарелку в микроволновку, наливаю стакан кока-колы и, ни на секунду не задумавшись, присоединяюсь в гостиной к двум моим «соквартирницам».

21

Ирис

Зал ожидания в отделении неотложной помощи переполнен людьми. Я жду своей очереди уже час, но меня до сих пор не вызвали. Мой случай не приоритетный – нет ни раны, ни острой боли. А я, между прочим, чуть не отдала Богу душу.

Во всем виноват консьерж Виктор. С какой-то стати он решил сделать ступеньки такими же блестящими, как собственные идеи, и выбрал для этого семь утра – время интенсивного пользования? Не Виктором – ступеньками.

Я вышла из квартиры одновременно с Тео, который по-прежнему ведет себя с приятностью… плевка мокроты, и на первой же ступеньке почувствовала, что до низа в вертикальной позиции не доберусь. Нога поехала, не спросив разрешения, тело не успело воспринять информацию и мягко осело, как одна из детских деревянных игрушек, подгибающих ручки-ножки, если нажать на подставку, или сырное суфле, которое слишком рано вытащили из духовки (мне больше нравится первое сравнение). Я попыталась уцепиться за Тео, но схватила только рукав, тут же выскользнувший из