Дуновение холода - Лорел Гамильтон

Дойл с Холодом подняли меня на ноги. Рядом со мной, как решили заранее, встал Рис; Дойл шагнул вперед, уступая ему место. Рис приобнял меня за талию и прошептал:

— Прости, что потеснил твоего фаворита.

Я удивленно к нему повернулась: ревность, как считается, чувство человеческое. Но Рис дал мне прочитать по его лицу, что он знает, кого выбрало мое сердце, хоть и не тело. Дал понять, что знает о моих чувствах к Дойлу, и что страдает из-за них. Всего один взгляд — и так много сказал.

Дойл тронул зеркало, и Рис шепнул:

— Улыбнись его величеству.

Я улыбнулась — отработанной годами улыбкой. Любезной, но не очень-то радостной. Придворной улыбкой — улыбкой, за которой прячутся, за которой таят совсем-совсем другие мысли.

В зеркале вспыхнул свет — и золотистое солнечное сияние хлынуло потоком, заставив всех отвернуться, чтобы не ослепнуть от блеска — блеска Тараниса, Короля Света и Иллюзий. В полумраке сомкнутых век кто-то спросил — я решила, что Шелби:

— Да что ж это такое?!

— Королевская похвальба, — ответила я. Нельзя было так говорить, но я плохо себя чувствовала и злилась. Злилась, что вообще здесь сижу. Злилась и боялась, потому что, зная Тараниса, уверена была, что он второй сапог еще и не снял, не то что не бросил.

— Похвальба? — весело переспросил мужской голос. — Не похвальба это, Мередит, это я, каков я есть.

Он назвал меня только по имени, не добавив никакого титула. Намеренное оскорбление, и оно сойдет ему с рук. Удивительно другое — что он сам не представился по всей форме. Он говорил так вольно, словно мы встретились наедине. Как будто для него присутствующие люди в счет не шли.

В залившем комнату ослепительном свете прозвучал голос Ведуччи:

— Ваше величество, я разговаривал с вами несколько раз, и никогда еще ваше сияние не было столь ослепительно. Не проявите ли вы милосердие к простым смертным и не пригасите ли ваш блеск хоть немного?

— А что ты думаешь о моем блеске, Мередит? — спросил веселый голос, и я невольно улыбнулась от его звука, хоть и щурилась, оберегая глаза.

Холод сжал мне руку, его прикосновение дало мне силы думать. Плоть и секс к талантам Тараниса не относились. Чтобы ему противостоять, надо было использовать ту магию, в которой ты силен — только тогда в присутствии Тараниса хотя бы думать удавалось. Я потянулась к Рису, нащупала рукой его щеку и шею. Прикосновение двух стражей мне помогло.

— Я думаю, что твое сияние восхитительно, дядя Таранис.

Он первый повел себя фамильярно, назвав меня только по имени, так что я решила напомнить ему о наших родственных связях. Напомнить, что я не просто дамочка из Неблагого двора, на которую надо произвести впечатление.

Его поведение не слишком меня задевало — если не считать обращения по имени, точно так же он пытался достать Андаис. Эти двое веками старались один другого переколдовать. Я просто попала в середину игры без надежды на выигрыш. Если уж Андаис не могла унять магию Тараниса при разговорах по зеркалу, что толку стараться мне с моими куда более скромными способностями? Мы со стражами знали, на что идем. Я надеялась, что в присутствии слуг закона Таранис чуть притушит накал магии. Зря надеялась.

— Я себя чувствую стариком, когда ты называешь меня дядей, Мередит. Лучше просто Таранис. — Он говорил так, словно мы старые друзья и он страшно рад меня видеть. От одного его голоса мне хотелось согласиться на все, что только он предложит. Если бы любого другого сидхе поймали на применении голоса и магии к кому-то из собратьев, дело кончилось бы либо дуэлью, либо наказанием от собственного монарха. Но Таранис — король, а значит, к ответу его никто не призовет. В последний раз, когда мы говорили вот так же, мне пришлось его обвинить в нечестной игре. Надо ли теперь начать с той же резкости, на которой я в тот раз закончила?

— Хорошо, дядя… то есть Таранис. Нельзя ли попросить тебя уменьшить 6леск твоего великолепия, чтобы мы смогли на тебя взглянуть?

— Свет вредит твоим глазам?

— Да, — сказала я, и меня поддержал хор голосов. Чистокровным людям, должно быть, приходилось совсем несладко.

— Тогда я приглушу его ради тебя, Мередит. — Он как будто ласкал мое имя языком, перекатывал его как леденец. Сладкий, твердый и долго тающий.

Холод поднес мою руку к губам и поцеловал пальцы — это мне помогло стряхнуть не в меру настойчивое воздействие Тараниса. В последний наш разговор король пробовал то же самое — настолько мощный магический соблазн, что чертовски похоже было на пытку.

Рис прильнул ко мне тесней, уткнулся носом в шею.

— Он не всех без разбору стремится поразить, Мерри, он целит именно в тебя, — прошептал он.

Я повернулась к нему лицом, пусть и с закрытыми от ослепительного света глазами.

— Как и в прошлый раз.

Рис нащупал мой затылок, притянул к себе лицо.

— Не совсем так, Мерри. Сейчас он еще больше старается тебя покорить.

И Рис меня поцеловал. Осторожно поцеловал — скорее из-за яркой помады у меня на губах, чем из соображений приличия. Холод гладил мне ладонь большим пальцем. Их прикосновения не давали мне утонуть в голосе Тараниса, в море света.

Еще не открыв глаз, я почувствовала, что передо мной стоит Дойл. Он поцеловал меня в лоб, добавляя еще и свое касание к прикосновениям Риса и Холода — наверное, догадался, что задумал Таранис. Потом Дойл шагнул влево, и я не поняла поначалу зачем, но тут послышался голос Короля, совсем не такой довольный, как минуту назад.

— Мередит, как смеешь ты появляйся передо мной в окружении чудовищ, напавших на мою подданную? Почему они стоят, как ни в чем не бывало, почему они не в оковах?

Голос у него был все так же красив и звучен, но магии лишился. Негодовать с интонациями искусителя — этого даже Таранис не может.

Свет слегка померк. Дойл несколько загораживал Риса от взора короля и в придачу закрывал мне обзор, но я все равно этот спектакль уже смотрела. Таранис ослаблял свет и одновременно сам словно выплывал из этого сияния. Словно лицо, тело, одежда создавались, лепились из света.

— Мои клиенты невиновны, пока их вина не доказана, ваше величество, — заявил Биггс.

— Ты подвергаешь сомнению слова благородных сидхе Благого двора?

На этот раз возмущение вряд ли было поддельным.

— Я юрист, ваше величество. Я все подвергаю сомнению.

Кажется, Биггс решил смягчить атмосферу шуткой. Если так, он просчитался с аудиторией. Я у Тараниса чувства юмора не замечала. То есть он-то считал, что шутить умеет, но никому не позволялось шутить лучше короля. По последним слухам, Таранис даже придворного шута бросил в темницу за непочтительность.

Я бы осудила короля строже, если бы Андаис своего придворного шута не казнила четыре или пять сотен лет назад.