Смертельный холод - Луиз Пенни

– Зеленый цвет – это цвет сердечной чакры, – объяснила Матушка.

– Я уверена, епископ будет доволен, – сказала Кей.

В канун Рождества Святой Томас был наполнен семьями, взбудораженными детьми, пожилыми мужчинами и женщинами, которые приходили сюда всю жизнь, сидели на одной и той же скамье, почитали одного Бога, крестились, женились и хоронили близких. Некоторых они так и не смогли похоронить, а потому запечатлели их в небольшом витражном окне, улавливающем утренний нарождающийся свет. Теперь они маршировали в теплых желтых, синих и зеленых тонах, навечно прославленные и упокоившиеся на Первой мировой войне. Под изображениями этих блестящих мальчиков были начертаны их имена и слова: «Они были нашими детьми».

В этот вечер церковь была заполнена англиканцами, католиками, иудеями, атеистами и людьми, которые верили в нечто неопределенное и не сводящееся к религии. Они пришли, потому что Святой Томас в канун Рождества был полон зелени и света.

Но, как это ни неожиданно, в нынешнее Рождество Святой Томас был полон и прекрасного пения.

«Все, что грех», – пел голос, спасая отчаявшихся прихожан. Клара повернулась, пытаясь разглядеть ребенка. Многие тоже выворачивали шеи, чтобы увидеть того, кто запевает. Даже Габри был вынужден отказаться от своей привычной роли ввиду этого неожиданного и абсолютно благодатного явления божественности. Как сказал бы Йейтс, словно ангел, устав от хныканья мертвых, присоединился к этой веселой компании.

Клара вдруг нашла просвет между головами и увидела все в лучшем виде.

Там, сзади, стояла Си-Си де Пуатье в белом пушистом свитере то ли из кашемира, то ли из кошки. Рядом с ней стоял ее муж, безмолвный и с нездоровым румянцем на лице. А рядом с ним – громадных размеров девочка в ярко-розовом платье без рукавов. Руки у нее были как бочонки, а из-за складок на талии платье в обтяжку становилось похожим на растаявшее клубничное мороженое. Это была настоящая карикатура.

Но лицо ее было прекрасно. Клара видела эту девочку и прежде, но всегда на расстоянии и только с грустным, несчастным лицом. Но сейчас на этом лице, устремленном к сверкающим потолочным балкам, было выражение блаженства – Клара знала это.

«…Уходит прочь».

Изысканный голос Кри звучал среди балок с гирляндами, потом выскальзывал под дверь старой церкви и плясал с неторопливо падающими снежинками между припаркованных машин и голых кленов. Слова старой рождественской песни скользили по замерзшему пруду, повисали на ветвях разукрашенных елей, проникали в каждый счастливый дом в Трех Соснах.

Закончив службу, священник поспешил прочь – он уже опаздывал на празднество в расположенном неподалеку Клегхорн-Холте.

– Счастливого Рождества, – обратился Питер к Габри, когда они собрались на ступеньках перед церковью, чтобы всем вместе отправиться через деревню в дом Эмили. – Какая прекрасная ночь.

– И какая прекрасная служба, – сказала Клара, подойдя к Питеру. – Ты можешь себе представить, чтобы так пел ребенок?

– Да, неплохо, – признал Габри.

– Неплохо? – переспросила Матушка Беа, подойдя к ним. На одной руке у нее, словно муфта, висела Кей, а на другой – Эмили. – Да она была просто невероятна. Я никогда не слышала такого голоса. А вы?

– Мне нужно выпить, – проворчала Кей. – Когда мы уходим?

– Прямо сейчас, – успокоила ее Эм.

– Оливье принесет еду из бистро, – сказал Габри. – Мы приготовили вареную лососину.

– Давай поженимся, – предложила Мирна.

– Ты наверняка просишь об этом всех девушек, – упрекнул ее Габри.

– Ты – первая, – сказала Мирна и рассмеялась.

Но ее смех неожиданно пресекся.

– Глупая, глупая девчонка, – раздалось шипение из-за угла церкви. Все замерли, словно обездвиженные этими словами, прорезавшими хрустящий ночной воздух. – Все глазели на тебя. Ты меня унизила.

Это был голос Си-Си. У церкви был боковой выход и тропинка, которая коротким путем вела на Дю-Мулен и к старому дому Хадли. Они поняли, что Си-Си остановилась там в тени церкви.

– Они смеялись над тобой. «Ах, снег лежит вокруг, глубокий, ровный и хрустящий», – издевательски-детским голосом фальшиво пропела Си-Си. – А как ты одета? С ума сошла? Я думаю, ты психически ненормальная.

– Успокойся, Си-Си, – проговорил мужской голос, такой робкий и слабый, что был едва слышен за порывами ветра.

– Она твоя дочь. Посмотри на нее. Толстая, ленивая уродина. Как и ты. Ты с ума сошла, Кри? В этом все дело? В этом? В этом?

Люди стояли не двигаясь, словно прятались от монстра, молча молясь: пожалуйста, пожалуйста, кто-нибудь, остановите ее. Кто-нибудь другой.

– И ты открыла свой рождественский подарок, ты настоящая эгоистка.

– Но ты мне говорила, что я… – попробовала возразить девочка.

– «Я, я, я». Это все, что я от тебя слышу. А ты хоть спасибо мне сказала?

– Спасибо за шоколад, мама.

Голос и девочка стали такими маленькими, будто их и вовсе не существовало.

– Поздно. Если мне приходится вымаливать у тебя «спасибо», то это не считается.

Конец предложения был едва слышен, потому что Си-Си зацокала по дорожке, словно шла, выпустив когти.

Прихожане потеряли дар речи. Рядом с Кларой Габри начал низким голосом неторопливо выводить мелодию, потом, едва слышимые, зазвучали слова старой рождественской песни: «Скорбя и мучаясь, в крови и ранах ляжет он в холодный гроб».

Пока они избегали этого монстра, тот пожирал запуганную девочку.

– Joyeux Noёl, tout le monde[28], – с улыбкой сказала Эм, открыв дверь гостям несколько минут спустя.

Ее любимец Анри, годовалый щенок немецкой овчарки, выскочил на улицу и принялся скакать вокруг гостей, пока его не заманили внутрь куском рождественского пирожного. Неразбериха и веселый шум помогли прогнать неловкое чувство, вызванное у них вспышкой Си-Си. Казалось, вся деревня одновременно прибыла к Эм, люди поднимались по ступенькам широкой веранды, стряхивали снег с курток и шапок.

Дом Эмили представлял собой старинный обитый вагонкой коттедж, расположенный напротив дома Морроу и отделенный от него деревенским лугом. Оливье остановился за кругом света перед крыльцом, стараясь не уронить лососину с блюда.

Приближение к дому Эм, в особенности вечером, всегда зачаровывало его. Это было похоже на одну из тех сказок, что он читал в детстве с фонариком, укрывшись с головой одеялом, – там всегда были увитые розами домики и каменные мостики, огонь, пылающий в камине, и счастливые пары, красотки и красавцы, идущие рука об руку. Его отец с облегчением думал, что сын разглядывает фотографии в «Плейбое», но Оливье занимался делом гораздо более приятным и опасным. Он мечтал о том времени, когда создаст свой собственный сказочный мирок. И это ему удалось. По крайней мере, отчасти. Он сам стал «красоткой». Он смотрел на домик Эм, на его манящий кремовый свет, и понимал, что пришел прямо в книгу, которой утешался, когда мир казался холодным, жестоким и несправедливым. Наконец он улыбнулся и пошел в дом, неся свое рождественское подношение. Он шел осторожно, чтобы не поскользнуться на льду, который, возможно, подстерегал его под тонким слоем снега. Слой чистейшей белизны был и прекрасен, и опасен. Никогда не знаешь, что под ним. Квебекские зимы могут и очаровывать, и убивать.