Новая жизнь 2 - Виталий Хонихоев

Наконец мы прибираем чайный сервиз, прячем в коробочку сладости, чтобы не засохли и запираем клубную комнату на ключ. В старом корпусе уже горит только аварийное освещение — зеленые таблички с пиктограммой бегущего человечка и стрелочкой к выходу. Мы идет по темным коридорам и болтаем о чем-то легком — о том, что завтра опять будет математика и хорошо, что Наоми нам помогла ее сделать, о том, что Хироши — странный и как будто с другой планеты, о том, что Натсуми — страшная и ее родители наверное якудза какие-то, ну или в министерстве работают. О том, что у Наоми есть дома кот и что тот раз мы его не видели, потому что она его заперла. Так и знала, что будет что-то непотребное, а она перед котом смущается. О том, что у Томоко мурашки по коже от Шизуки, но она, вроде бы, девочка неплохая, а с ее бывшими подружками Томоко больше и знаться не хочет. Предательницы. О том, что Дзинтаро успел предложить ей встречаться, вы представляете, какой наглец?

Когда мы выходим на улицу — нас встречает свежий воздух, удивительно теплый для этого времени года. Все вокруг неуловимо преобразилось, словно в сказке — с неба крупными хлопьями валит снег.

— Совсем как в ту ночь — говорит Томоко и снова краснеет. В свете фонарей, с выдыхаемым облачком слов, с легким румянцем на щеках — она выглядит донельзя мило. Я смотрю на нее и думаю о том, что первыми результатами своей жизни в этом мире — я доволен. Если эти результаты такие … милые. Не факт, что она бросилась бы той ночью с моста, но даже если нет — все равно жизни ей бы в школе не дали. И по этому поводу мне еще придется с нашими хищницами разбираться. И с Аки. И с Шизукой. Видел я как-то одну пьесу, с названием «Долги». Там речь шла о человеке, который всем был должен. И ничего он так не хотел, как отдать все долги. Вот только, оказывается эти долги — это было все, что держало его на земле. И с каждым отданным долгом — его становилось все меньше. И, когда он отдал последний — его не стало. Такая вот метафора о том, что может быть, может быть мы — это просто сумма наших обязательств. Поэтому хватит бежать от обязательств и долга. Пришло время их исполнять.

Во время снегопада — воздух становится теплым и словно бы застывает на месте, наступает такая необычная, глубокая тишина, что слышно, как поскрипывает снег под ногами. Наоми шла задумчивая, держа портфель двумя руками спереди и опустив голову. Мы с Томоко шли сразу за ней.

— А я думаю… — говорит Наоми, не оборачиваясь: — а может в караоке сходим? На следующей неделе? Или на выходных?

— Можно — откликается Томоко: — лучше вечером после школы. А то на выходных мы с семьей в гости к родственникам едем. В деревню.

— Кента? — Наоми поворачивает голову, приостанавливаясь. Я тоже останавливаюсь, чтобы не натолкнуть на нее. И откуда такая привязанность местных школьников к караоке? Что за желание поорать плохие песни в тесной компании? Мне кажется, что тут дело в том, что аборигены чрезвычайно чувствительны к звуковому загрязнению и стараются делать все свои дела как можно тише и незаметней. Раньше перегородки между комнатами были из тонких листов рисовой бумаги, усиленных бамбуком, так что речи о звукоизоляции быть не могло. Общая конструкция традиционного японского дома скорее усиливала звуки, и местные привыкли не обращать внимания на звуки, которые не касаются их прямо и непосредственно. Как следствие — так же привыкли не шуметь без надобности и не орать в присутственных местах. Так что возможность орать дурниной любимую песню в компании таких же охламонов прямо ассоциируется с разрывом шаблонов, дикими оргиями и шабашами на Лысой Горе. То есть нравится это все обычным школьникам.

— Конечно — говорю я, понимая, что пауза затягивается: — караоке. Должен предупредить, однако, что петь я не умею.

— Да я знаю — машет рукой Наоми, смахивая снежинку, опустившуюся ей на нос: — не переживай, я тоже не умею.

— А я вот умею — заявляет Томоко: — я королева караоке. Вы еще умолять меня будете чтобы я вам спела. Вы прямо сейчас идете с самым известным и популярным айдолом в истории Японии.

— Ага. — Наоми поворачивается и продолжает свой путь: — вот и послушаем. — мы проходим мимо угасающего фонаря в переулке, его лампа то вспыхивает, то угасает, освещая окружающее неверным, дребезжащим светом. В этом вспыхивающем и угасающем ореоле я вижу контейнеры для раздельного сбора мусора, капроновую сетку, которая укрывает полиэтиленовые мешки от растаскивания вездесущими воронами и неясную фигуру возле этих самых мешков. Фигура курит — виден яркий огонек сигареты. Я напрягаюсь. Да, переулки в провинциальном городе в Японии это вам не фавелы в Рио в двухтысячные и не гетто в Нью-Йорке восьмидесятых, и даже не Питер девяностых, но все равно я начинаю напрягаться. Отстраняю девушек чуть в сторону, так, чтобы пройти мимо незнакомца самому, отодвинув их ближе к стене переулка. Начинаю просчитывать его движения и степень опасности — один, по всей видимости немного поддатый, запах алкоголя, неверные движения, пошатывается, держится за стенку. Типичный алкогольный самурай, очередной воин, проигрывающий свою битву с сакэ, но сражающийся до последней иены в кармане. Наверное, заблудился по дороге домой или в поисках дома своего знакомого или девушки, вот и стоит, бедолага в переулке, под нервно дрожащим светом перегорающей лампы.

Мы проходим мимо него, девушки на некоторое время замолкают и наступает тишина, в которой отчетливо слышен скрип снега под ногами и неясное бормотание борца с алкоголем. Боролся он с этим неприглядным явлением, явно пытаясь побороть зеленого змия путем его потребления. Как специалист могу сказать, что такой способ борьбы обречен на поражение, однако этот конкретный борец с алкоголем — по всей видимости моего мнения не разделяет.

Наконец и переулок, и гаснущая лампа в нем и обычный японский алкоголик рядом с контейнерами для мусора — остаются позади и Наоми облегченно вздыхает.

— У нас в округе такого обычно не бывает — извиняющимся тоном говорит она, так, словно лично несет ответственность и за гаснущую лампу, и за контейнеры с мусором и за забытого всеми одинокого алкогольного самурая.

— У нас одна и та же округа — замечает Томоко: — мы ж соседи практически. А этого … пьяницу я никогда прежде не видела.

— Вот поэтому и надо провожать вас до дома — говорю я, поднимая вверх палец с видом умудренного жизнью старика: — во избежание так сказать прецедентов. А то «сама дойду», да «сама дойду».

— Она просто нас стесняется — говорит Томоко: — у нее ж и сестричка есть и братик… наверняка кто-то подсматривать будет, с кем она до дома дошла. Будут потом дразнить…

— Вовсе нет! — вспыхивает Наоми: — просто мама может увидеть и …

— Да ты не волнуйся, мы тебя доведем до угла и оставим. Издалека посмотрим как ты в дом зайдешь — успокаиваю я нашу старосту: — так что никакого позорного столба, вываливания в смоле и пухе, никакой полиции нравов и осуждения на комсомольском собрании группой товарищей.

— И … вообще это я раньше так говорила! — Наоми сжимает кулаки: — до того, как … ну до ритуала. А сейчас… сейчас я требую, чтобы вы проводили меня до дома! До самого крыльца!