Смерть моего врага - Ханс Кайльсон

— И не подумаю, — говорит Том. — Я-то тут при чем? Я правый полузащитник и останусь правым полузащитником. И вообще, он с нами не играет.

— Приготовились! — кричит арбитр и свистит.

Игра начинается. Мне уже неохота играть, хотя я всегда играл с удовольствием. Они меня исключили. Для ребенка нет большей обиды. Теперь они принимают тебя в игру, но ты не с ними, и это намного хуже, чем раньше, когда они тебя не принимали. Они знают, что я хорошо бегаю, что хорошо бью. Я не виноват, что я легкий. Они это знают, сами говорили, что я полезный игрок, но все равно спихивают меня туда-сюда. Никому я не нужен. Я умею бегать лучше, чем они, и бить точнее, но что толку, и к тому же они мне завидуют. А если я не буду лучше, не буду стараться и выкладываться, у них тем более будет причина исключить меня из команды.

Тут подкатил мяч, а сразу за ним бежал нападающий противника.

— Играй! — зарычал вратарь, тот самый, что не хотел меня брать, когда сравнивал с блохой.

Я включился и бросился вперед. Я оказался у мяча первым. И только я собрался на бегу, легким движением правой ноги, послать мяч обратно в центр поля, как передо мной возник нападающий. Он бежал на полной скорости, видел, что проигрывает мне в спринте, и врезался в меня со всей силы, даже не пытаясь притормозить. Я был слабее и упал, а он хоть и покачнулся, но удержался на ногах. Падая, я почувствовал острую боль в лодыжке. Он ударил по ней. Это был реванш за проигранный спринт, я был в этом убежден.

— Вставай! — рявкнул вратарь.

Я встал, правая ступня болела. Я пытался бегать, но мог только хромать, каждый шаг причинял мне боль. Держись, говорил я себе, ты сам виноват. Держись, если продержишься, это пройдет, с каждым может случиться, может, он не нарочно. Хотя я был убежден, что он пнул меня намеренно. Я еще некоторое время хромал, игра шла в центре поля. Боль улеглась, и я продолжил игру. Я защищал свои ворота.

— Хорош, блоха, — кричал вратарь. — Раз ты защитник, то должен нападать, не тяни, вперед на врага!

Чего он добивался этим трепом?

Я пошел в отбор, ринулся в бой, я бросался в каждую схватку, пусть упаду, пусть на меня наступят — мне было все равно. В большинстве игр с мячом злость очень помогает. Я заработал множество мелких травм, контузий, вывихов, все тело было в синяках, раны на ногах кровоточили. Я не обращал внимания. Это игра, думал я.

Игра шла на нашей половине поля на правом фланге атаки, а я стоял на своем правом фланге и видел, как левый фланг противника набегает в расчете на передачу справа.

— Закрой! — заорал вратарь.

Я встал так, что прикрыл весь фланг. Но нашего левого защитника обыграли, прошла передача верхом в центр, где стоял их форвард. Тот, недолго думая, перевел мяч головой налево. Я перехватил его и высоко отбил обратно к левой бровке.

— Остался! — заорал вратарь.

Это относилось к левому защитнику. Его снова обыграли, мяч вернулся в центр, где теперь стоял я. Я хитро сыграл левой ногой, резко изменив направление мяча, и выбил его вперед.

Нападающие отошли, и это была красивая игра. Было очевидно, что нападение противника играет с нами в кошки-мышки. Они устроили настоящий штурм — пятеро против нас двоих, наш центральный полузащитник остался впереди, он задыхался.

— Вернись обратно! — крикнул я ему.

— Заткни пасть, блоха, — рявкнул вратарь. Он нервно сновал между своими двумя штангами. — Они подходят!

Мяч снова разыгрывался слева, маленький отвлекающий маневр правого крайнего нападающего, и наш защитник бросился к бровке, мяч покатился к центру. Я опоздал. Но парень с мячом медлил, соображая, что делать.

— Бей! — заорала его собственная команда.

У него был отличный шанс забить нам гол. Путь был свободен. Но он финтил, бегая туда-сюда по нашей штрафной площадке. Пыль вилась столбом, на наших лицах и руках образовалась легкая песчаная корка. Наши ворота оказались в большой опасности, мы проигрывали. Вратарь, вытянув перед собой согнутые в локтях руки, мелкими прыжками пританцовывал в воротах туда-сюда, следя за каждым движением мяча. Вот он быстро сместился левее относительно противника, то есть правее, если смотреть от нас. Проиграем или выиграем, говорил я себе, это все равно. Игра красивая, и я благодарен, что меня принимают. Двое нападающих и я выпрыгнули один за другим, я коснулся лбом мяча и боковым движением послал его как можно дальше от ворот. Но еще во время прыжка я почувствовал резкую боль в спине, как будто меня сломали пополам. Меня атаковали сзади, самым подлым и запрещенным способом. Парень, который это устроил, подскочил сзади и ударил локтем или коленом с такой силой, что у меня перехватило дыхание. Он целил в тебя, а не в мяч, пронеслось у меня в голове. Ему нужен ты, а не мяч. Конечно, он всегда может сказать, что хотел ударить по мячу, и, когда двое или трое прыгают за мячом, может случиться разное, даже совсем непреднамеренные вещи. Но это был подлый удар, и таких было много в этой игре, а судья ни разу не свистнул. Все произошло так быстро, мяч был отбит, я чуть не задохнулся, терпение мое лопнуло.

Только что игра была такой прекрасной, и вот, прежде чем снова коснуться ногами земли, я в прыжке лягнул назад правой ногой. И почувствовал, как моя пятка угодила во что-то мягкое, телесное, но мне было наплевать, я просто ударил, и удар был хорош. Я упал, но, падая, я двинул подлеца с такой силой, что он повалился и, извиваясь на земле, схватился за промежность. Я попал ему ниже пояса. Я видел, что он лежит, так ему и надо. Но в то же время я сам был пострадавшим. Это я извивался там на земле. Меня ужаснула сила, с которой я дал ему пинка. Он тут же вскочил и принял боевую стойку.

Все его черты выражали неописуемую ненависть, безграничное презрение. Я желал, чтобы он ударил меня, чтобы принял мой вызов. Мне было все равно, чем закончится наша схватка. Пусть я слабее, пусть потерпел поражение в матче, я стал бы с ним драться. А он лишь смерил меня коротким взглядом, повернулся и медленно, держась за живот, побежал дальше. Красноречивое молчание всех игроков, даже моей команды, показало мне, что и они собирались расправиться со мной. Я улизнул с поля, прежде чем арбитр успел меня удалить.

Это мелкое происшествие оставило глубокий след в моей душе. Оно научило меня вовремя избирать иную позицию и не защищаться тем же способом, каким на меня нападали. Каждая попытка нападения, которую я предпринимал в будущем, была обречена на провал точно так же, как она удавалась другим.

Вскоре мне суждено было найти ключ к разгадке их поведения.

Однажды мой одноклассник выронил из книжки листок бумаги. Я стоял поблизости, поэтому услужливо наклонился, чтобы поднять листок. При этом я успел разглядеть его. Это был портрет Б., известный мне по журналам. Я смутился, не зная, как поступить.

— Дай сюда, — грубо сказал парень и отобрал фотографию.

Несколько свидетелей этого инцидента презрительно скривили рот. На всех лицах появилось вдруг одинаковое заговорщицкое выражение. Оно напомнило мне о секретах родителей. Озлобленное молчание одноклассников лишало меня слова. Они окружили меня стеной молчания, они поставили на мне клеймо изгоя. Я знал, что я отверженный, особенный, что я сам по себе. Мне казалось, что это клеймо я ношу на лбу. Это чувство укоренилось во мне так глубоко, что я не мог вырвать его из себя даже спустя многие годы.