Столыпин - Святослав Рыбас

Ну разве не волшебна эта картина? Как объяснить результат общинной работы крестьян-сибиряков? Ведь нет привычного объяснения? Как только с них сняли удавку малоземелья и чересполосицы, как только устранили многолетние выкупные платежи, лежавшие на всех круговой порукой и не позволявшие отпускать никого, так сразу же община показывает свою мощь. Вот где исток знаменитой сибирской кооперации: свобода и коллективность.

Но где свобода в начале века?

Крестьянское электричество не в состоянии осветить родимых углов. Там нет и тени свободы. Наоборот, давление выкупных платежей за землю, полученную в 1861 году, малоземелье, растущая бедность – разве это свобода? Да к тому же растет долг общины банкирам за ростовщические ссуды.

В деревню врывалась новая сила. И никто – ни община, ни дворянин-помещик – не мог противопоставить ей что-либо серьезное.

Современный исследователь отмечает, что вплоть до Столыпинской реформы особенно прибыльным для финансовых дельцов было ипотечное дело, связанное с выдачей ссуд под заклад земли. Частным земельным банкам и мелким ростовщикам было выгодно сохранение общины с ее круговой порукой.

Так где же свобода?

Свободы не видно.

Даже Витте, по его собственному выражению, всего лишь щупал почву и встречал явное нерасположение государя и государственных сил. Тут надо было либо рисковать своим положением и доказывать необходимость срочных мер, либо уметь ставить вопрос, лавировать, иметь всегда под рукой довод: «Я ведь предупреждал?»

Сергей Юльевич был реалистом и отступил.

Нужен другой герой. И он появляется.

«Делопроизводство о дворянине, студенте Санкт-Петербургского Университета Борисе Викторовиче Савинкове.

Приметы Бориса Савинкова.

Рост средний, не больше 2 аршин, 7 вершков, телосложения слабого, наружностью производит впечатление подвижного нервного человека, сутуловат. Плечи, гнутые вперед.

Глаза карие, беспокойно бегающие, близорук. Взгляд суровый, часто прищуривается.

Цвет волос – на голове и усах каштановый.

Голова – лысая, коротко острижена, круглая. Немного нагибает вперед.

Лицо – овальное, худощавое, в веснушках.

Лоб – несколько покатый.

Нос – продолговатый, тонкий, ровный, с малозаметной горбинкой.

Губы – тонкие, верхняя губа немного вздернута и с небольшим утолщением.

Усы – небольшие, редкие и под носом на верхней губе маленький пробел, т. е. очень редкие волосы усов.

Веки – верхние – немного утолщенные и морщинистые. Походка – руки при походке обыкновенно держит прямыми, опущенными вперед и при походке наклоняет весь корпус вперед. Тонкую палочку, которую он большей частью носит, вешает на левую руку ниже локтя… походка тихая и при ходьбе слегка приседает, в особенности на левую ногу, поэтому вся часть тела, совместно с головою раскачивается вперед, благодаря такой походке сутулость его становится более заметной.

Особые приметы: на наружной стороне левого предплечья черного цвета родимое пятно, величиною с двугривенный, покрытое черными длинными волосами.

На правой руке выше кисти наподобие шрама».

Это портрет, извлеченный из фондов Особого отделения Департамента полиции, дает только внешнее представление о крупнейшей фигуре эсеровского террора. Внутренний огонь не виден. А внешний? Что ж, неприятный портрет, в чем-то отталкивающий.

И все-таки – это портрет героя того времени. Страстного, мужественного, самозабвенного революционера, готового погибнуть.

Снова и снова вспоминается Владимир Соловьев с его универсальным определением отношений личности и государства в России. Через жертву!

Савинков был жертвой. Да, этот обезьяноподобный, с суровым взглядом дворянин. И жертвой, и ускорителем прогресса.

Эсер, убийца, организатор убийства министра внутренних дел В. К. Плеве и московского генерал-губернатора великого князя Сергея Александровича, осужденный на смертную казнь, бежавший – это Савинков.

Его брат, сосланный в Сибирь, кончает с собой. Отец сходит с ума.

Эсер Егор Сазонов, взорвавший Плеве, пишет Савинкову с каторги: «Сознание греха никогда не покидало меня».

К повести «Конь вороной» Савинков уже ставит эпиграф: «…Кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме, и во тьме ходит, и не знает, куда идет, ибо тьма ослепила ему глаза».

Раскаяние тоже настигает Савинкова, но это будет потом. А пока – он герой, жертва, ускоритель кровавый.

Но когда Савинкова как одного из руководителей Боевой Организации (БО) партии эсэров и Столыпина свела судьба, то он оценил Петра Аркадьевича высшей оценкой, на какую был способен. Савинков и другие вожди террора считали Петра Аркадьевича выдающимся политическим деятелем и самым сильным противником. «Вообще нужно отметить, что в революционных кругах гораздо лучше понимали истинное значение Столыпина, одного из величайших государственных деятелей России за всю ее историю, чем в правительственном лагере, где его при жизни да и после смерти так и не оценили по заслугам» (Прайсман Л. Г. Террористы и революционеры, охранники и провокаторы. М., 2001. С. 198).

Впрочем, мы несколько забежали вперед. Всюду, а не только в России, власть и оппозиция не только противники, но и своеобразные соратники в государственном строительстве. К этому можно добавить, что даже в отношениях жертвы и террориста часто присутствовал элемент нравственного контакта.

Савинков же прошел трагический путь, знакомый многим русским интеллигентам: дворянское происхождение, Петербургский университет, подпольный кружок, студенческие демонстрации, ссылка в Вологодскую губернию. Затем – участие в терроре, подготовке революции. При этом у него было развито чувство чести. Хорошо его знавший соратник по Русскому комитету в Польше К. Вендзягольский писал: «В долгих странствиях с ним по градам и весям российской равнины я часто слышал от него хоть и не злобное, но достаточно осудительное словечко: „Конго“. Но это был лишь нетерпеливый укор, свидетельствовавший не столько об осуждении или презрении к родной действительности, сколько о патриотическом возмущении бездеятельностью виновников такого состояния, не умеющих, не желающих и не чувствующих потребности придать жизни другой, лучший характер» (Прайсман Л. Г. Указ. соч. С. 205).

Так, говоря о бывшем польском социалисте Ю. Пилсудском, ставшем руководителем Польши и маршалом, Савинков говорил, что «не Пилсудский переменил свои взгляды с социалистических на патриотические, а социализм Пилсудского, реального строителя и государственного деятеля из теоретического, книжного и революционного стал государственным и народным, ибо иным он не мог быть после того, как стал применяться к живому организму государства и народа» (Прайсман Л. Г. Указ. соч. С. 205).