Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

Со своими ранними вещицами, первыми опытами в прозе, Петя таскался в какое-то литобъединение — так назывались тогда самодеятельные литературные кружки, вполне официальные, их руководители даже получали символическую плату от городских властей. Кружок занимался в Сокольниках, в каком-то красном уголке , и здесь Петя читал вслух не романтические повествования, а рассказы из московской вечерней жизни. Его героями, в полном соответствии со школьными уроками русской классики, были маленькие люди , нищие бродяги, проститутки, наркоманы и гонимые коммунистами педерасты – такая у него была юношеская горьковская страсть к подглядыванию на дно жизни. Подобные темы в те светлые социалистические времена были не просто запретными, но подрывными, это называлось забавным словцом очернительство , и неприхотливые рассказики эти, своего рода физиологические очерки, если бы органы того пожелали, вполне могли потянуть на уголовную статью об изготовлении и распространении заведомо ложных клеветнических измышлений, порочащих государственный строй . По этой дикарской статье запросто можно было схлопотать лет пять лагерей и семь по рогам . То есть – ссылки. И не то чтобы Петя был так уж наивен и беспечен, скажем, школа распространения самиздата у него имелась, но, скорее всего, ослепленный авторским тщеславием, он просто не понимал степени крамолы того, что с таким куражом сочинял и читал. Ну, конечно, и вызов, эпатаж, бравада.

Его чуть отрезвило одно происшествие: однажды ему позвонил незаметный еврейский юноша, один из его коллег по этому кружку, окончивший педагогический институт и тоже сочинявший прозу. Проза была занудная , вспоминал Петя, и я сейчас забыл, как звали этого парня, но помню название одного его рассказа – Сайгонский вокзал . Занудную тот писал прозу или нет, но этот доброхот совершил редкий по тем временам благородный и смелый поступок: он рассказал Пете, что его вызывали в КГБ и спрашивали о рассказах Петра Камнева. То есть предупредил об опасности. Другой на месте Пети прикинул бы, а не засланный ли это казачок, но Пете совершенно чужда была тогдашняя интеллигентская паранойя, когда даже в своей компании с упоением вычисляли стукачей. Петя поблагодарил парня, поежился, но на другой же день отправился на какую-то незнакомую квартиру в районе Заставы Ильича, хозяева которой держали нечто вроде салона. И там за чаем под лохматым абажуром, среди старенькой мебели и картинок подпольного тогда второго авангарда Петя опять исполнил свой репертуар и искупался в лучах успеха. В числе гостей оказался некий патлатый художник с чрезмерно горячими глазами, он отвел Петю в сторонку и рассказал, что еще на одной частной квартире регулярно проводится устный литературный альманах , что-то вроде популярных тогда квартирных выставок, и что он, Петя, похоже, вполне достоин в этом альманахе поучаствовать.

Петя поучаствовал. И прямо во время его чтения в квартиру вошли милиционеры, и вместе с несколькими десятками авторов и слушателей Петя был арестован и доставлен в околоток до выяснения личности. Его отпустили через пару часов, но инцидент, безусловно, стал известен в университете. Много позже, когда Петя был на краю посадки, следователь на допросе сказал Пете: что ж, вы у нас на примете с девятнадцати лет, стаж как-никак, молодой человек, вы ведь такой умный, но такой… неосторожный . Петя вспоминал этот допрос, когда его хотели заставить подписать какую-то филькину грамоту, которую кагэбэшники назвали протокол предупреждения , но Петя на обороте лишь расписался, что ознакомлен, и усмехался: как говорил мамашин хахаль-еврей, учивший меня математике в начальной школе, ты помнишь, ты у него микроволновую печь отнял, – мол, умный, но дурак . Петя не понимал, что они имели в виду, а я мог бы ему сказать: бесхитростность Петину, вот что. Все вроде бы понимает, а хитрить и приспосабливаться не умеет.

Об этой подпольной стороне своей жизни Петя Тане не рассказывал, поскольку та наверняка перепугалась бы до обморока – простые советские люди в те годы мистически боялись всепроникающего КГБ , как некоей вредоносной, смертельно опасной, растворенной в самом воздухе страны субстанции, типа бацилл чумы. Для иллюстрации Петя рассказал мне одну забавную сценку. Между последней его экспедицией и поступлением в нашу редакцию он успел недолго проработать еще в Энергетическом научно-исследовательском институте. Директором института был товарищ Камнева-старшего со студенческих лет, и он взял Петю временно помощником в лабораторию горения. Петя, разумеется, ни разу в жизни не видел газовой горелки и на своем посту был совершенно бесполезен. Зато его начальница, дама бойкая и светская, оказалось, интересуется литературой, читает Новый мир и все прочее, что тогда полагалось читать дамам среднего возраста, имеющим степень кандидата наук. Так что Петино пребывание в лаборатории свелось к тому, что, когда дело доходило до чая, а дело до чая доходило уже часов в одиннадцать утра, Петя разливался соловьем и выкладывал все, что знал про словесность, а при его памяти выложить он мог очень много. И вот однажды в лабораторию вошел парторг института, старенький заслуженный рабочий институтских мастерских, а с ним юный румяный комсомолец в дешевом костюмчике и галстуке, с гладко зачесанными волосиками. И начальница, едва увидев эту пару, натурально упала в обморок. Петя-то сообразил, что молодой топтун пришел по его душу, и реакция дамы его озадачила. Оказалось, ее муж, лесотехник, как раз в это время был в командировке в Финляндии. И она решила, что раз к ней пришли по месту службы, то муж остался за границей и попросил у финнов политического убежища. Здесь более всего показательно , говорил Петя, что простой советский человек, никогда с КГБ дела не имевший, тотчас распознавал комитетских сотрудников, как будто на них стояла печать…

Отцу, человеку отнюдь не слабонервному и закаленному, ничего об интересе к скромной персоне его сына со стороны КГБ Петя тоже рассказывать не стал. Позже все открылось, конечно. Но все же, когда Петю тишком отчислили из университета, профессор Камнев узнал об этом последним, двумя месяцами позже, когда уже начинался учебный год, а Петя плавал далеко в Каспийском море, где играл со старшими товарищами-геофизиками в преферанс. Штрафные очки начислялись так: столько-то – за прыжок в море с бортика, столько-то – за сальто вперед, столько – за сальто назад. Дороже всего стоил прыжок с капитанского мостика, и Петя постепенно стал прыгуном в воду на уровне первого мужского разряда. Но об этой стороне экспедиционной жизни, равно как о поглощении в больших количествах разведенного экспедиционного спирта, в своей отчетной повестушке, предназначенной для журнала Юность , он, конечно, не написал…

Осенью Петю вызвали в военкомат. Потом стало ясно, что партком факультета журналистики, ужаснувшись сведениям, поступившим на Петю из КГБ, встал перед необходимостью избавиться от студента Камнева. В те годы не принято было обнаруживать какие-либо следы действий спецслужб, хотя сами они работали топорно и напускали таинственности только для того, чтобы нагнать побольше страха. К счастью для парткома, повод легко нашелся: у Пети оказался несданным экзамен по теории и практике партийной советской печати, тыр-пыр на факультетском сленге, с ведома деканата, впрочем, перенесенный на осень. Но на эту договоренность никто внимания не обратил, и Петю отчислили. При этом, как донесли потом доброхоты старшему Камневу, целью отчисления и было как можно скорее отправить Петю в армию, что считалось весьма перспективным с точки зрения перевоспитания в духе лояльности режиму.