Как мой прадедушка на лыжах прибежал в Финляндию - Даниэль Кац

Немного подумав, он набрал номер телефона госпожи Гамбургер. Ответила она сама. Арье сказал, что хочет поговорить с матерью.

— Не можешь ли чуточку подождать, мой мальчик? Твоя мать сейчас будет бить, — сказала госпожа Гамбургер…

— Кого бить? — удивился Арье.

— Сейчас ее ход. Мы играем в канасту.

— У меня важное дело…

— Ладно, сейчас подойдет…

Арье услышал, как госпожа Гамбургер крикнула в комнату:

— Потише, девочки!

Девочками она имела обыкновение называть своих приятельниц весьма зрелого возраста и, даже когда ей перевалило за восемьдесят, неизменно обращалась так к своим немногочисленным сверстницам. «В воскресенье девочки придут играть в бридж, если будет хорошая погода», — говаривала она, имея в виду старых трясущихся бабусь.

Вера тут же затараторила в трубку:

— Не беспокойся, золотко, я скоро приду… долго не задержусь. Мне необыкновенно везет… Все время выигрываю. В субботу едим фаршированную щуку, селедочный паштет, печеночный паштет, блины и фаршированную сливами курицу в пасхальном вине.

Она трещала еще минуты две, прежде чем спохватилась и спросила Арье о причине звонка.

— Мамочка, — осторожно начал Арье, — помнишь ли ты Беню, за которого вышла замуж одиннадцать лет назад? Этакого маленького росточка, смуглого, но довольно красивого мужчину? То есть моего отца? Помнишь, как он уезжал с хельсинкского вокзала осенью тысяча девятьсот четырнадцатого года? И обещал вернуться перед отправкой..

— Но это же невозможно. Подумай сам, как может человек вернуться перед отправкой? Этого не может даже мой муж Беня. Ну да ладно, что с ним?

— Он не вернется, — тихо сказал Арье.

— Что ты, сынок? — нетерпеливо спросила Вера. — Что с тобой? Ты сызмала был какой-то странный. Младенцем лепетал что-то чудное.

— Пришла телеграмма, — прервал Арье воспоминания матери.

— От Бени?

— От начальства. Из военного министерства. Откуда-то оттуда. Он не вернется. Его ранило.

Настала пауза. Затем Арье услышал в трубке звук тяжелого падения — так, потеряв сознание, падает осанистая, полногрудая солдатская вдова… Затем послышались крики всполошившихся женщин. Некоторое время спустя в трубке снова раздался неестественно спокойный, какой-то замороженный голос Веры:

— Где?

— На войне, конечно. На Южном фронте, похоже, где-то на Волыни… — ответил Арье, вертя в пальцах телеграмму.

— Я хотела сказать: куда? — нетерпеливо спросила Вера. — Куда его ранило?

— В лоб. Не то в живот. Я не разобрал. Телеграмма по-русски. Они выражают глубокое соболезнование…

— На черта мне их царские антисемитские соболезнования! — взорвалась Вера. — Я убью их, выколю им глаза, возьму длинный рыбный нож, пойду и выколю глаза какому-нибудь офицеру, сегодня же, сейчас же! — неистовствовала она, затем овладела собой и продолжала своим низким голосом: — Постарайся успокоиться, сынок. Докажи, что ты уже взрослый.

— Я-то спокоен, — хладнокровно ответил Арье.

— Ну так прочти снова всю телеграмму. Что в ней говорится? Умер твой отец Беня мгновенно или долго мучился?

— Посмотрим, читаю. — Арье с трудом разбирал русские слова. — Нашему глубокому прискорбию… гм… наш печальный долг… был ранен… дальше стоит: «упал»… Пал, что ли, по-нашему? Умер, что ли?.. Не то он куда-то свалился… не то кто-то свалился на него — одно из двух, не могу понять. Дальше идет: «Ваш героический муж»… Так, по-моему, пишут безутешной вдове? Хотя кто знает, может, он только ранен…

— С тобой впору с ума сойти! — со злостью крикнула в трубку Вера. — Вот что получается, когда дети не учат толком русский. Ты меня как на медленном огне держишь! Вот погоди, приду только домой!

К тому времени, когда Вера вернулась домой, ее раздражение улеглось, и она спокойно прочитала телеграмму. Лишь по чуть заметному дрожанию рук видно было, как она волнуется. Оказалось, дедушка Беня ранен совсем легко. Ему на шею свалился стодвадцатимиллиметровый снаряд венгерского производства и поверг его наземь. Итог его потерь: рассечен уголок глаза, сломаны ребра справа и слева, расплющены обе плюсны. К счастью, снаряд не разорвался. Лечили деда в госпитале Святой Анны в Смоленске. Там он теперь и лежал, тихо чертыхаясь вслух: у него кончились сигары.

У Лены Булатовской была толстая русая коса, свисавшая между ее маленькими грудями. Там она ее обычно помещала, подобно тому как некоторые женщины вешают между грудей большие кресты, чтобы привлечь внимание к своим прелестям. Когда она играла на рояле, коса укладывалась валиком на затылке, как это принято у немок. Игре на рояле она училась в консерватории в Веймаре. Моя бабушка Вера торговала на толкучке в Хельсинки старым платьем.

Когда Лена проучилась три года в Веймаре, ее пальцы начали терять гибкость, и врач сказал, что у нее легкий суставной ревматизм. «Легкий» означало, что ей не суждено стать пианисткой, но что еще больше пальцы скрючиваться не будут. Лена возвратилась из Веймара в Хельсинки.

— Вот что со мной приключилось, — грустно рассказывала Лена Вере, которая, сидя за прилавком на толкучке, штопала рукава полицейского мундира.

— Хорошо еще, что не приключилось чего похуже, — утешила ее Вера.

— А что может быть хуже? — подивилась Лена.

— Что угодно. Ты могла умереть от пищевого отравления.

— Я ужасно разборчива насчет еды. Не ем, что попало.

— Мало ли. Ты же помнишь, каким привередой в еде был Беня. Если в борще слишком много уксусу, а сахару слишком мало или наоборот, нипочем есть не станет! В конце концов мое терпение лопнуло. Сам, говорю, вари себе свой суп! И он таки варил. Бывало, наварит большущую кастрюлю, на три дня. И борщ был в самом деле вкусный. Но его не то что на три, а даже на два дня не хватало: съедали сразу почти все, а если что оставалось, так Беня вставал ночью и доедал, а утром ходил с виноватым видом. — Вера вздохнула. — Ну а какая сейчас еда там у него в Смоленске? В больнице вообще не жирно кормят, не говоря уж о том, как кормят в военное время в госпиталях, а уж в военном госпитале и подавно. Господи, как подумаешь, сердце рвется на части…

На глаза Веры навернулись слезы, и она положила полицейский мундир на прилавок.

Лена долго разглядывала свои руки, затем лицо ее просветлело, и она воскликнула:

— Послушай, давай заберем Беню домой!

— Домой! Кто заберет? Мы?

— Ну да, заберем его оттуда, — с жаром проговорила Лена. — Ты же сама сказала, что, если он скоро поправится, его отправят обратно на фронт.

— Да.

— Надо поспешить, чтоб его никуда не успели отправить.

— Но кто же тогда присмотрит за детьми?