Полет валькирий - Владимир Марышев

Для самого Родриго машины всегда были только машинами, так что выходки подчиненных зачастую вызывали у него раздражение. Но покушаться на традиции, даже учитывая, что многие из них — сущее наказание для командиров, выходило себе дороже. «Белых ворон» в десанте не любили: сначала над такими периодически подтрунивали, а затем, невзирая на чин, уже откровенно вытирали о них ноги. Хочешь, чтобы люди, с которыми годами вынужден вариться в одном котле, тебя уважали и слушались, — никому не потакай, но и не стремись навязать каждому свои представления о чем бы то ни было, давай группе определенную степень свободы!

— Что, Кен, — сказал, подходя, Ермолаев, — ты опять в своей роли? Потешаешься над жестянками? — Он усмехнулся. — А ведь из-за таких, как они, ну, конечно, не совсем таких, и создали Силы Безопасности. Они, можно сказать, помогли тебе найти место в жизни. Ну кем бы ты был без СБ? Вкалывал бы сейчас на каком-нибудь занюханном океанском заводике по производству белков из водорослей. Или занялся бы животноводством, выращивал коров в две тонны весом — тех самых, которые и подняться не могут, всю жизнь на боку лежат.

— Ну уж нет, командир, — ответил Дайсон, — плохо меня знаете. Во-первых, космос все равно никто не закроет, и я всегда нашел бы себе здесь работенку, пусть даже на стареньком звездном грузовичке. А во-вторых… Да все равно бы СБ появились — не под тем, так под другим соусом. Не дураки наверху сидели, должны были понимать, что без таких крепких ребят нас любая зараза голыми руками возьмет. Верно я говорю? — обратился он к столпившимся вокруг десантникам. Послышался одобрительный гул.

«Какая скука, — подумал Родриго, выходя в коридор. — И это называется „развлекалка“! Нет, лучше убить остаток вечера в компании Ивана. Он должен быть словоохотлив, ведь сегодня мы, несмотря ни на что, поймали много любопытных тварей. Я, конечно, в биологии ничего не понимаю, но даже просто смотреть на Ивана, когда он распинается о своих зверюшках, — это зрелище!»

Однако Ольшанцева в своей комнате не было. Очевидно, он засиделся в лаборатории, что, по правде говоря, с ним случалось нечасто. «Наверняка наткнулся на какой-то совершенно необыкновенный экземпляр, — решил Родриго. — А может, пытается изучить то, что осталось от существа в контейнере. Завтра меня явно ждет увлекательный рассказ». А пока ему ничего больше не оставалось, как отправиться к себе.

Он вошел в комнату и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. По стенам плыли непрерывно меняющиеся узоры. Вечерняя гамма — голубовато-серые и лиловые тона с разводами темного золота. Родриго полежал минуты две, бездумно разглядывая игру световых пятен, и тут вспомнил, что, находясь на Оливии, еще ни разу не слушал музыку. Он блаженно потянулся, предвкушая очередную встречу с нестареющей четверкой «Галилеевых лун», затем вскочил с кровати и подошел к столу. Выдвинув ящик, где хранились записи, Родриго стал перебирать бессистемно разложенные по гнездам «таблетки» фонокристаллов. Но «Лун» здесь не было. «Вот голова! — вспомнил он. — Я же все, что не вошло в гнезда, ссыпал в коробку. Она должна быть дальше, у задней стенки».

Родриго засунул руку поглубже в ящик, и его пальцы нащупали тонкую прямоугольную пластинку. Он машинально вытащил ее и забыл о музыке.

В руке у него был голографический снимок, запечатанный в прозрачный пластик. Молодая черноволосая женщина редкой красоты улыбалась Родриго самыми краешками чувственно изогнутых губ, словно в ответ на какую-то любезность с его стороны. Эта улыбка обещала многое, и кое-кто наверняка был бы не прочь заплатить за нее дорогую цену. Кто-нибудь. Однако при взгляде на голограмму Родриго испытал странную неловкость, как будто она напомнила ему о совершенной когда-то ошибке.

Помедлив, он закрыл ладонью нижнюю часть снимка. Улыбка пропала, как что-то необязательное, несущественное, всего лишь уступка мастеру, сделавшему себе имя на жизнерадостных портретах. Зато необыкновенно сильно проявилось выражение, которое тот, вероятно, и не думал уловить, запечатлев чисто автоматически. Влажный взгляд темно-коричневых, почти черных глаз красавицы теперь манил, обволакивал, пугал неприкрытой страстью того накала, который испепеляет прилетевшего на огонь мотылька.

Родриго слегка повернул снимок, словно пытаясь вывести себя из-под прицела этих завораживающих глаз. Теперь женщина смотрела влево, ее резко очерченный профиль был странным образом устремлен вперед, как будто она отчаянно торопилась жить и рвалась, сама не зная куда, лишь бы побыстрее вдохнуть аромат новых, неизведанных ощущений. Жесткие завитки ее волос вспыхнули смоляным блеском, длинная ажурная серьга стрельнула крошечными, дробящимися в мельчайших алмазных гранях лучиками света.

Родриго перевернул голограмму, взял се большим и указательным пальцами за стороны и слегка сжал. На молочно-белой поверхности проступили слова, написанные безупречным каллиграфическим почерком, какой встретишь сейчас лишь на страницах древних манускриптов: «Отважный звездопроходец Родриго! Не забывай, что я жду тебя. Жду и буду ждать. Твоя Исабель».

Он разжал пальцы, и снимок невесомо упал на стол вверх надписью — бесхитростной, даже банальной. Влюбленные женщины так неизобретательны! И все-таки для Родриго не было бы ничего драгоценнее тех же самых нескольких скупых строчек, он покрывал бы поцелуями каждую букву и благодарил судьбу за такое счастье, он… Он стоял, опершись костяшками пальцев о край стола, неподвижный и подавленный. Потому что не эту карточку ему хотелось видеть перед собой, и надпись была сделана не тем небрежным, чуть растянутым почерком, который он узнал бы из тысячи, и одно слово царапало глаз — не в силах Родриго было заменить его другим, более коротким. Только одно. Самое последнее.

Родриго почувствовал, как в груди, обволакивая сердце, разливается волна болезненной слабости. Казалось, там, внутри, один за другим перегорают невидимые проводки, питавшие энергией его накачанное тело, эту неутомимую живую машину. Он сел на кровать и спрятал лицо в ладонях. Было неестественно тихо.

…Родриго познакомился с Исабель Айяла, отдыхая на Мальорке. Он не предпринимал абсолютно ничего, чтобы завоевать сердце красавицы испанки, более того — даже не замечал откровенных знаков внимания с ее стороны. Это были для него трудные дни. В отношениях с Софи наступил разлад. В сущности, говорить об отношениях в привычном смысле слова было бы чересчур смело. Однако Родриго находился в плену иллюзий, строил радужные планы даже после того, как Софи стала явно тяготиться его обществом. Любой волокита, не лишенный здравого ума, уже давно бы все понял и подыскал себе «более перспективный» объект, но любовный дурман сыграл с Родриго плохую шутку. Он продолжал надеяться, что Софи просто хандрит, что все еще образуется, и неуклюже пытался обратить в шутку ее все учащавшиеся раздраженные реплики.

Исабель постоянно находилась рядом и наблюдала за своим избранником заинтересованно, но терпеливо, не особо стараясь подтолкнуть события в нужное русло. Первоначальные попытки пустить в ход свои чары были не в счет — испанка скоро прекратила их и, прекрасно понимая, что у Родриго с Софи дело идет к полному разрыву, стала просто-напросто выжидать. Несмотря на южный темперамент, это ей удавалось. Когда Родриго наконец испил свою чашу до дна и остался один, Исабель как бы невзначай возникла рядом и предложила ему прогуляться по тонущему в сумерках пляжу. Возможно, Родриго именно этого и хотел — излить кому-нибудь накопившуюся боль. Но любителей вечернего променада оказалось слишком много, и как-то само собой решилось, что лучшее место для продолжения беседы — номер Исабель.