Шпион из Калькутты. Амалия и генералиссимус - Мастер Чэнь

Какое же странное и грустное у этого храма название: Джамек масджид. Мне все кажется, что тут робко спрятано французское «жамэ» — «никогда».

Наконец, вот она, Бату-роуд, двор «Сайкл энд кэрридж». Доехала, ни разу не упав. А дальше — полчаса рычания мотора, брызжущих струй бежевого песка, подбадривающих криков Лима: «вот на что он способен» и «вы это можете».

И звучащий среди сонных домов, заборов и повозок дикий хриплый хохот — тут вспоминаются вороны на моем пляже в Пенанге. Как ни странно, хохот — мой.

По завершении процедуры я с содроганием представила, что теперь надо ехать домой, на Ампанг, по жаре. Нет, нет, я зайду в «Колизеум», позвоню домой и скажу А-Нин, что ужинаю дома, пусть итальянец Чунг приготовит что-то скромное — одно маленькое блюдо из рыбы, другое из овощей, третье из свинины, не более того.

А потом я зайду к Магде и Тони. Да, да, зайду и начну все сначала. Заставлю этого человека слушать. Потому что везде ползут часовые стрелки — на башне, возвышающейся над падангом и всем

3 Амалия и генералиссимус городом, на моей небольшой золотой «Омеге» на запястье…

И когда я вошла в широко распахнутые двери «Колизеума», то и там первым делом посмотрела на часы, висевшие над стойкой портье, под нависающей над ней галереей — полдень.

Тут отдаленно грохнула пушка, от здания полиции на Блафф-роуд: вот теперь уже точно полдень.

Войдя, я поняла, что сегодня в городе такой день, когда пустынно и прохладно не бывает нигде. Не все плантаторы ушли в Селангор-клуб. Столики в здешнем баре были заняты до единого, и новоприбывшие в хаки никоим образом не собирались уступать место подозрительной евразийке, которой они даже не были представлены. Это ведь был их день. (Удивительная шушера собирается теперь в старом, добром «Колизеуме», ну и нос у этой дамы, не правда ли, Сирил? Верно, дружище, все не как в добрые старые дни, мир идет наперекосяк, и очень быстро.)

Мое спасение было у меня буквально под носом, в лице инспектора Робинса. Не в белом, но кремовом фланелевом костюме, окруженный группой плантаторов, он был занят любимым делом: воспитывал Джереми.

— Есть только два способа добыть крокодила, если уж он вам так понадобился, Джереми: пристрелить на отмели, когда он спит, или поймать его на леску с приманкой. Желательно — на курицу, целую, он очень это любит.

— Есть еще ловушки, Робинс, их отлично плетут малайцы. И приманка, конечно, там тоже курица, — небрежно заметил плантатор, за плечами которого виднелся неизбежный и не вполне свежий шлем-топи на ремешке. — Хотя если вам не очень нужен живой крокодил, то ловушка служит той же цели — чтобы поганец показал из воды голову, тогда надо всадить в нее пулю, а лучше несколько. У него очень маленький мозг.

— А тигры? — мгновенно отозвался Джереми.

— А тигры! — радостно повернулся к нему Робинс. — Ну, это совсем другое дело. Тигры, Джереми…

Тут он окинул взглядом мой новый наряд, потом перевел взгляд повыше такового и секунды две с недоумением вглядывался в мое лицо.

— Боже великий, — наконец выговорил Робинс, не замедлив, впрочем, легко и грациозно приподнять свое внушительное тело над стулом, отдать этот стул мне и пощелкать пальцами в сторону боя у стойки.

Стул для полиции, точнее, табурет, конечно, нашелся быстро, даже в такой день, как этот. Полы кремового пиджака Робинса образовали вокруг этого табурета аккуратную палатку, он поерзал и устроился надежно.

— Бойс, Эдам — госпожа Амалия де Соза, дама, достойная всяческого восхищения. Но что с вами произошло, дорогая госпожа де Соза? Куда вы дели свой японский шелк? А впрочем, и в этом наряде вы выглядите восхитительно — я бы, судя по нему, классифицировал вас как авантюристку высшей лиги, если вы согласитесь, что это комплимент, а не что-либо другое.

— Из ваших уст — бесспорно. Здравствуйте, джентльмены. Рада снова вас видеть, Джереми. Но продолжайте, господин Робинс — что там насчет тигров в Куала-Лумпуре?

— А тигры, — с удовольствием продолжил он, — сейчас как-то застеснялись. Возможно, им не нравятся авто на дорогах и прочие новшества. Последнего тут видели год с лишним назад, в сезон дождей. Его несла река мимо малайского храма и китайского рынка, прямо в Малаккский пролив, если, конечно, он не сумел до того выбраться на берег. С тех пор — ничего. Но когда я был таким, как вы, Джереми, то тигры здесь славно кое-кого поели. Особенно, знаете, в районе Куала-Лангара. И еще Куала-Кубу. Но вам, Джереми, вне всякого сомнения предстоит с ними встретиться. По долгу службы. Раз уж вы приехали в такую страну, где живет жуткое зверье, наливают змеиные коктейли, люди мучаются от малярии…

— Да у нас в бунгало сейчас лежит плантатор — свалила малярия, — сказал Джереми.

— Обычное дело, — подтвердил то ли Бойс, то ли Эдам. — Если это тебя настигает — лежишь там, где оно к тебе пришло, пьешь хинин. В этих случаях не отказывают никому.

— Именно так… А вы охотник, Джереми?

— Э-э-э, ну…

— Пятьсот долларов вам придется заплатить за право уложить слона или буйвола, но тигры — бесплатно. Зато придется нанимать охотников, носильщиков, и ведь ружья тоже нужны. Наше с вами жалованье не располагает, если только вы не решите стать китайским предпринимателем. Да, нужен ведь еще и охотничий костюмчик. Я бы сказал, что госпожа де Соза одета сегодня вот точно для охоты на тигра. Одних карманов штук десять, войдет уйма патронов, и эти очки, и шорты ниже колена — все вместе внушает уважение. А что это за материал — лучший брезент, не правда ли? Любой американец позавидует.

Когда над тобой издеваются, вот так посверкивая темными глазами и чуть наклоняя в твою сторону весь корпус, то это почему-то приятно. Тем более что я так и чувствовала: даже во время веселых рассказов о тиграх господин инспектор каждое мгновение держит меня в поле зрения — пусть и бокового.

— Мне казалось, что пора стать менее заметной, господин Робинс. Мои прежние костюмы вызывали какие-то нездоровые чувства.

— О, этот наряд бесспорно оздоровит все чувства… Он так решительно контрастирует с вашей женственностью. Но я бы подумал, что есть не столь радикальные способы стать менее заметной.

Плантаторы, так и не воспользовавшись шансом заговорить со мной напрямую, откланялись, их стулья утащили вмиг. Впрочем, весь бар был в движении — все общались со всеми, хлопали друг друга по спинам и улыбались. Нас покинул Джереми, подошли на минуту другие, обменялись репликами, двинулись дальше…

А над баром и толпой висела доска, на которой мелом были выведены имена — больше двух дюжин, список позора. Имена тех, кому в долг больше не наливают, пока они не рассчитаются по накопившимся счетам.

Доску плантаторы демонстративно старались не замечать.