Очередное важное дело - Анита Брукнер

— Я перехожу прямо к сути, — сказал Островский. — Не буду томить тебя неопределенностью. Суть в том, что я продал бизнес. Точнее говоря, весь магазин. Получил очень хорошее предложение и принял его.

— Но почему? Мы ведь процветали. Во всяком случае, так мне казалось.

— Совершенно верно, ты сотворил чудо с этой лавочкой. Нет, это совершенно никак с тобой не связано. — Он сбросил пальто. — Посмотри на меня, Юлиус. Как по-твоему, сколько мне лет?

— Понятия не имею.

— Восемьдесят один. — Он ждал возражений, но, когда их не последовало, непривычно помрачнел. — Я завязываю, — понуро сказал он. — С меня довольно. Все эти годы я все крутился и финтил, но никогда не был счастлив. Я все не мог понять: почему? И теперь я знаю. Я нездоров, Юлиус. — Он осторожно похлопал себя пониже ребер. — Пытался не обращать внимания, как это водится, но теперь уже сомнений нет. Я доживаю последнее. Очередное важное дело.

— Очередное важное дело? — эхом отозвался Юлиус.

Островский его не слушал.

— Как ты знаешь, у меня есть дом в Испании. В Марбелье. Чем торчать в этом гиблом климате, я лучше доживу свое на солнышке. Я завязываю со всеми делами и ликвидирую все активы. Так что ты будешь теперь самостоятельным, милый мальчик, свободным, впервые в жизни. Ты был хорошим сыном, я всегда это знал, даже слишком хорошим, пожалуй. Жаль, что твой брак распался, но ведь все в жизни связано, верно? Теперь у тебя появится шанс стать самостоятельным человеком. Я об этом позаботился.

— Вы хотите сказать, что дадите мне рекомендации, — проговорил Герц старательно-нейтральным тоном.

— Я хочу сказать, что я дам тебе столько, сколько заплатил за этот магазин изначально. Конечно, с тех пор цены поднялись. Это я тоже учел. — Он назвал сумму, которая показалась Герцу нереальной. — Можешь подыскать себе собственную квартиру. Возьми отсюда что захочешь, хотя вряд ли что-то тебе понадобится. По правде говоря, меня всегда немного мучила совесть из-за тебя. Все ведь больше любили твоего брата, не так ли? Что ж, теперь ты можешь наверстать упущенное.

— Я не могу это принять. Такие деньги.

— Можешь и примешь. На них можно купить небольшую, но удобную квартирку. И еще останется. Если распорядишься деньгами с умом, тебе их хватит до конца жизни. Мой племянник поможет тебе их грамотно вложить. Его зовут Саймондс, Бернард Саймондс. Он маклер, кристально честный парень, хотя и чертовски неинтересный. Он будет твоим поверенным. Я с ним свяжусь в ближайшее время. Ему, кстати, достанется квартира на Хиллтоп-роуд.

— Я не могу взять эти деньги, — повторил Герц.

— Все совершенно законно, если тебя это беспокоит. И почему бы не взять их сейчас, вместо того чтобы ждать, пока я умру? — Он поморщился. — Зачем ждать? — сказал он. — У Саймондса была такая же реакция, ему не пришло в голову, что я могу совершить честный поступок. Но я всегда хотел поступать честно. Времена были не те: только это мне и мешало. Я должен был пробиваться зубами и когтями, и не скажу, что мне это было совершенно не по нраву. Только это кончается плохо, Юлиус, помни. Кончается тем, что ты смотришь — а ты уже вполовину меньше, чем был, и поделать ничего нельзя. Пожалуй, в Марбелье мне полегчает, насколько это возможно. На солнце можно меньше думать. И я хочу избавиться от прошлого, жить только настоящим, или тем, что от него осталось.

— Вы вправду так решили? Вам будет одиноко.

— Конечно, я буду одинок. Но есть одиночество, которое так или иначе приходит с возрастом. И с ним ничего нельзя поделать. А там есть своего рода клуб, все из Ирландии, все уже на ладан дышат, но очень неплохо. Это будет похоже на возвращение в школу. Забавно! — Он издал резкий смешок. — Словом, ты теперь в курсе. У тебя есть приблизительно месяц на обустройство. Новый владелец избавится от товара: я дал ему несколько телефончиков. Вроде бы хочет открыть салон-парикмахерскую. Я не стал выяснять его планы. Вообще-то мне все равно. Меня сейчас интересует только место на солнышке на тот срок, что мне остался. Как я уже говорил, возьми отсюда все, что захочешь. Эти два кресла очень неплохие. И вон тот маленький столик. Он принадлежал моей матери. — Глаза его наполнились слезами. — Не огорчай меня, Юлиус. Сделай, как я хочу. Тогда все это будет не зря.

— Не знаю, как вас благодарить, — с удивлением сказал Герц.

— Не стоит. Я ведь не могу забрать все это с собой, верно? — Он вытер глаза. — Наверное, это наша последняя встреча. Если тебе что-нибудь понадобится, обращайся к Саймондсу. Теперь поймай такси, будь другом. Надо еще вещи собрать.

На улице он казался болезненным и слабым, не похожим на себя. Изменение шло уже полным ходом. «Хиллтоп-роуд», — хором сказали они водителю такси. После этого им показалось естественным обняться, чего они никогда не делали в прежние дни, и естественно было, что Юлиус стоял и махал вслед машине, пока она не скрылась из виду.

Неожиданность заявления Островского, казалось, не оставляла возможности для ответа. Юлиус прошел к своей конторке и тщательно просмотрел счета и фактуры, содержание которых он знал наизусть. Но напрасно: он смотрел на них и ничего не соображал. Его рабочая жизнь, казалось, закончилась. Вот уж чего никак не ожидал, признался он себе. Впрочем, он вообще ничего не ожидал, а получил свободу, свободу, к которой он был нисколько не готов. Да еще и неплохой капитал, хотя нужно будет уточнить у Саймондса, насколько законна эта дарственная. Он схватил телефон и набрал знакомый номер на Хиллтоп-роуд. Никто не отвечал. Следующее, что нужно было сделать — это узнать адрес офиса Саймондса и договориться о встрече. После этого придется искать новое жилье. Все это сулило множество трудностей: ему еще ни разу не доводилось осуществлять свои пожелания в этом отношении. Что в Берлине, что на Хиллтоп-роуд и на Эджвер-роуд — все его дома за него выбирали другие. А дом — это такое волнующее понятие, что он сомневался, сможет ли он ему соответствовать, найти для себя место в мире, где люди осуществляют выбор. Повинуясь импульсу, он повесил на дверь табличку «ЗАКРЫТО» и пошел в квартиру. Он начал привыкать к этому, отстраненно, почти философски: он не смотрел этому конкретному дареному коню в зубы, хотя с ним были связаны неприятные перемены. Островский сказал: возьми что захочешь, но ему не хотелось брать ничего. Он заметил запущенность, на которую, возможно, в другой ситуации не обратил бы внимания. Обои выцвели, окна давно следовало помыть. Он бы взял оба кресла и столик, принадлежавший матери Островского, скорее ради Островского, чем ради себя. В этом была бы некая преемственность. Остальное придется покупать. Мысль о новой кровати, на которой еще никто до него не спал, наполнила его робким удовольствием. Островский говорил, что у него приблизительно месяц. За это время надо будет найти где жить. Еще труднее то, что придется заводить новые привычки, решать, как провести оставшуюся часть жизни. В конце концов, он был в том возрасте, когда большинство мужчин выходит на пенсию, и наверняка все они сталкивались с той же самой пугающей перспективой. Столько свободного времени! Чем же его заполнить?