Красные камзолы. Капрал Серов: год 1757 - Иван Ланков

Те, кто в Камно – к ним раз в неделю приезжали снабженцы их полка из Пскова. Благо ехать недалеко. Тем, кто остался чуть дальше, в Подграмье – уже слегка похуже. Там и местность не очень, и жилищные условия так себе. Основной промысел в этом городишке был связан с Грамским болотом. Не знаю, чего они там на болоте добывают, но выглядел поселок совсем не богато. А из пяти строевых кирасиров и двух нестроевых, которые остались тут на излечение месяц назад, двое поправились и с попутными обозами отправились дальше в сторону Изборска, двое еще болели, а одного недавно похоронили, еще даже девяти дней не прошло. Простуда, воспаление легких, смерть. Обычное дело!

Записали их имена, взяли письмо, чтобы передать с какой-нибудь оказией в Якобштадт, покормили лошадей, едем дальше.

Снег, вешки, накатанная санями дорога, всхрапывание мохнатой лошадки, лист бумаги в планшетке, карандаш и бесконечные записи «дорога пряма или кривизна есть».

* * *

Когда человек болеет – он сразу становится проще и демократичнее. Спесь и гонор прячутся куда-то на задворки сознания, и даже совсем агрессивный и злой человек становится покладистым и миролюбивым. Нет, настроение у больного плохое, как же без этого. Он ворчлив, он вечно всем недоволен, ему все не так и все не эдак. Но при этом если вчера он мог запросто протянуть крестьянина плетью лишь за то, что тот помешал его коню проехать, то сегодня он – «братец, подай водицы, будь любезен!» Больной человек не ищет конфликта. Он ищет участия и сострадания.

Кавалерия – элитный род войск, вроде десантуры из моего времени. А кирасиры – они даже среди кавалерии элитой считаются. В иное время я, пехотный капрал, к нему, унтеру тяжелой кавалерии, и близко бы не подошел. Мы из разных вселенных. Он – элита, а я так, массовка.

А сейчас, когда он провалялся почти две недели с жестокой простудой – запросто общаемся. Стоим на крылечке купеческого дома, где местный помещик расположил на постой больного кирасира, и болтаем за жизнь. Здешний купец из старообрядцев, табак на дух не переносит, поэтому кирасир в доме не курит, а выходит на крыльцо. Здесь считается, что хлебное вино и табак – это полезно. Водка согревает кровь, а это по здешним представлениям хорошо для застуженных. А курение табака прогревает легкие и конопатит их сажей изнутри. Нынешние лекари считают, что это тоже полезно. Да и вообще курение табака здесь – это такой же ритуал, как и питье вина. В одиночку ни пить не принято, ни курить. И здесь нет такого, как в мое время, когда смолят сигареты на ходу. Тут все степенно, компанейски, с ритуалом. Вот и позвал меня кирасир на крылечко, за компанию. Впрочем, может, дело не в ритуале. Может, все дело в той намертво въевшейся привычке: солдаты по одному не ходят. Даже если это солдаты элитных кирасирских войск.

Мы остановились на ночлег в Изборске, на постоялом дворе в посаде у большой старинной крепости. Пока готовился ужин на всю нашу команду, каптенармус Рожин убежал шептаться с каптенармусом изборской гарнизонной роты, ну а я пошел навещать очередного размещенного на постой больного солдата. Такое у нас с Рожиным разделение труда. Он общается со снабженцами о своем снабженческом, а я – со строевыми, о солдатском.

– Как же это вас так угораздило?

Закутанный в теплый купеческий полушубок кирасир пожимает плечами и пыхтит трубкой.

– Да вот же ж. Зима – она всегда свою жатву соберет. Не бывало такого, чтобы вдруг зимой да никто не захворал. Теперь вот зима меня на прочность пробует. Врешь, не возьмешь! Мы, Строгины, всегда крепкие были!

– Дай бог здоровья! – соглашаюсь я.

– А скажи-ка мне, пехота, вы когда на войну выступать собираетесь?

Я пожал плечами.

– Думаю, перед самым ледоходом. Чтобы пушки еще по льду переправить, но при этом побольше зимы на квартирах переждать.

Кирасир посмотрел на меня с сочувствием.

– Да уж, хлебнете лиха.

– Так война же… – начал было я, но кирасир замахал руками.

– Я тебе сейчас не про пруссаков говорю. Там-то понятно, что все лиха хлебнут. Я тебе за другое говорю. – Он откашлялся и с видом знатока пояснил: – Смотри, какая штука. Мы вот, к примеру, хоть и вышли в самый разгар зимы, да еще и по самой стуже марш делали, однако наш полк, даст Бог, уже к середине февраля встанет на зимние квартиры в Якобштадте. И по всему выходит, что Великий пост наши на квартирах встретят. А вы, получается, в самый разгар поста маршировать пойдете. Потому и говорю, капрал, что не завидую я вам.

А и правда. Скоро же пост! Я невольно вспомнил, как мы прошлой весной страдали в Луге. Муштра, постоянные экзерциции, весенняя слякоть, авитаминоз и вдобавок ко всему – Великий пост, будьте любезны. А сейчас нам предстоит все то же самое, но только еще и на марше. Ну замечательно. Настроение немножко испортилось, и я попробовал приподнять его неуклюжей шуткой:

– Понятное дело. Когда такое было, чтобы кавалерия пехоте завидовала?

– Да вот сейчас прямо такое и есть, – поморщился кирасир. – Из нас нынче такая кавалерия – хоть плачь! Треть полка на слабых драгунских конях ходит, у остальных так и вовсе извозные клячи. Полк на марше медленнее пехоты движется. Добрых кирасирских коней даже у начальства нету. Смех один, а не кони. А даже если бы и были… Генерал наш новый, молодой граф Румянцев, всю жизнь в пехоте прослужил, с кавалерийским делом раньше не сталкивался. Еще прошлым летом у Василия Абрамовича Лопухина генеральскому делу учился, под его приглядом сводные гренадерские полки формировал. А по осени уже гляди-ка, над всем рижским кавалерийским корпусом наиглавнейший командир. Ни одного смотра кавалерии не провел, зато приказы писать мастак. Марши задает такие, будто мы не конница, а птицы. Эх! Хлебнем мы еще с ним горя, попомни мои слова!

Ну да, действительно. Где ж еще зубоскалить над начальством, если не в курилке?

* * *

Ужинали теплой ячневой кашей со шкварками. Я со своими за одним столом, Рожин со своими – за соседним. И, как водится, обсуждали планы на завтрашний день.

– Господин капрал, а как вообще мы их узнаем – беглых солдат?

Я поморщился и выставил перед собой ладони:

– Чего ты так официально, Степа? Мы ж все-таки за столом, а не в линии.

Степан чуть выпрямился и продолжил:

– Я просто чего думаю, Жора. Ладно если беглый в мундире полка будет. А если он его, мундир то есть, на крестьянскую одежу сменять успел да бороду отрастил? Как теперь его узнать-то? На человеке же не написано, беглый он или нет. Как их вообще находят – беглых? Крестьянина-то, бывает, какой-нибудь помещик уведет с дороги в свою деревню, и поминай как звали, годами найти не могут. А если даже и найдут – то потом между помещиками тяжба на несколько лет. Вон, у нас история была, мужик на Купалу девку умыкнул да женился на ней. Уже и хозяйство у них, и дети пошли, а баре все за них судятся. А с солдатом-то как быть?

И правда, а как? Я вот, если честно, тоже никакого понятия не имею. Но что-то ответить надо. Я капрал, мне нельзя показывать солдату, что я чего-то не знаю. Хоть мы со Степой и служим вместе одинаковый срок, а все одно – нельзя. Так что делаю суровое лицо и говорю, уверенно так: