«Генерал Сорви-Голова». «Попаданец» против Британской Империи - Сергей Бузинин

Октябрь 20… года, Российская Федерация

Если вы потеряли вещь, которая вроде бы нужна, но не так чтобы очень, тьма народу без нее вполне комфортно живет, будете ли вы ее искать с маниакальным упорством, тратя не дни, а годы без какой бы то ни было гарантии, что найдете? Угу, крайне сомнительно. Вот и я однажды поутру задумался: а оно мне надо? Надо искать этот самый смысл жизни? Солнце вон светит, люди на работу бегут… И многие ли из них, озадаченные ближайшими целями, думают о смысле жизни? Порой, честное слово, так и чешется язык спросить у первого встречного: приятель, в чем смысл твоего бытия на земле? Да, на этой вот самой земле, покрытой травкой, сквозь которую глядят в небо сигаретные бычки и горлышки пивных бутылок? Именно сегодня, в слякотный понедельник, а не в пятницу, когда жизнь приобретает некое подобие смысла, сверяясь с традициями поколений? Ибо другой земли и другого времени у тебя нет и не будет.

Но я ни разу не спросил. И не спрошу. Потому как городишко у нас не то чтобы большой, и мысль проснуться назавтра в ранге городского юродивого ну совсем не греет.

А вообще… черт с ним, со смыслом. Утро не хуже, чем вчера, если не считать, что это утро понедельника. Поэтому на то, что оно будет лучше, даже не надеюсь, да и на завтра не загадываю. Не это ли состояние называют волшебным словом «стабильность», ласкающим слух как государственных мужей, так и заурядных домохозяек. Так что жаловаться грех. И в предсказуемости есть своя прелесть: каждому случайному событию радуешься, как подарку судьбы.

Встреча в подъезде с бабой Валей из квартиры этажом ниже впервые за неделю обошлась без напоминаний о том, что в прошлый понедельник я ее залил. Алевтина Семеновна, завуч наш ненаглядный, пребывала в приподнятом настроении. Скорее всего благодаря новой прическе, знаменующей перемены в ее личной жизни, ставшей в коллективе притчей во языцех.

Тьфу ты, пропасть, проработав полтора года в сугубо дамском коллективе, я, кажется, уже начинаю мыслить, как они. Чур меня! Первый урок тоже прошел без эксцессов, то есть я и класс существовали в параллельных, не мешающих друг другу, но и практически не пересекающихся реальностях.

А вот начиная со второго урока, как в песне «Алисы», все понеслось по наклонной, только успевай ловить… в буквальном смысле слова.

Войдя в класс, я сразу же попал на импровизированный футбольный матч: четверо гоняли ногами чью-то мобилу, остальные азартно болели. Пока я соображал, что же предпринять (перекрикивать такой гвалт – дело бесперспективное, это я еще в первый месяц работы уяснил), примчалась Алевтина Семеновна. Класс настороженно притих (ну вот никак я не пойму, что за секрет таит от молодых коллег наша завучиха), и Алевтина, потрясая трофейной мобилкой, задвинула речь на четверть часа о том, что по половине здесь сидящих колония плачет, а по мне, грешному – биржа труда. М-да-а, а наш институтский препод по педагогике, помнится, очень прочувствованно вещал насчет педагогической этики. Явно отстал от жизни. Пристукнув мобилкой по учительскому столу, Алевтина поставила точку в своих, бесспорно, важных для всех и каждого рассуждениях и уселась на заднюю парту. Бдить. Я уже знал, что за этим воспоследует: еще одна лекция, на этот раз с глазу на глаз, и далеко идущие выводы насчет моей профпригодности. А премия… было бы о чем говорить! Премия в школе – это красивая, но очень печальная легенда. Правда, и каких-либо особо страшных санкций не последует, ну где она найдет нового преподавателя, когда учебный год уже начался?

Вместо третьего урока было окно – Алевтина, составляя расписание, будто бы нарочно сделала для меня самый дурацкий из всех мыслимых графиков. Только я пристроился на шатком стуле чайку попить, как в дверном проеме замаячила всклокоченная голова вахтерши:

– Алик, там твои оглоеды такое творя-ать! Иди скорей, пока они бошки себе не посворачивали!

Ну, я и пошел, подстраиваясь под ее семенящий шаг, со злостью думая: опять из мухи слона раздула! С нее станется. Конечно, правильнее было бы на себя злиться: пошел ведь, как бычок на веревочке, вместо того, чтобы сначала порасспросить. Потому-то я, наверное, до полтинника буду числиться Аликом. Если, конечно, не пересяду в директорское кресло. Но подозреваю, что и в таком вот карьерном росте моей заслуги не будет. Логика проста, как сюжет мексиканского сериала: тетушки из гороно очень любят начальствовать над… гм… особями мужского пола. Однако ж, к бабке не ходи, я и тогда для всех, даже для учеников, буду Аликом… разве что – не в глаза, а за глаза. Буду привычно корчить из себя эдакого вещего Олега, но и сам в душе так и останусь Аликом… слава богу, если не алкоголиком, что отнюдь не факт. А завуч (кто знает, может, по-прежнему Алевтина; такие, как она, имеют неограниченный срок эксплуатации) вместо разносов будет устраивать мне истерики по поводу того, как все паршиво в нашем учреждении, от кафеля в туалете до обрюзгшей рожи субъекта, занимающего директорское кресло.

Интересно, почему никому не приходит в голову поискать ответ на классический вопрос «кто виноват?» в зеркале? Мне – тоже. Но изредка пробивается мыслишка: если бы не мое желание откосить от армии, в какой-то момент вообще обретшее форму маниакально-депрессивного психоза, оказался бы я сначала на литфаке местной педухи, а потом в этой вот замечательной школе в десяти минутах езды от окраины города? А ведь все казалось таким продуманным, таким рациональным, почти что мудрым! Не самый плохой диплом о высшем образовании, далее – место учителя, пусть не сулящее головокружительной карьеры, но снимающее последние вялые претензии военкомата к моей персоне… Если еще честнее, то каждый хоть изредка да видит себя в мечтах героем-подвижником, эдаким рупором и трибуном – ну и так далее, на что у кого фантазии хватит. В порядке самооправдания и самоутешения. Я – не исключение. Взяв за основу тривиальную до изжоги мысль о том, чтобы сеять разумное, доброе, вечное (а многие ли задумывались, каков будет урожай?), я понапридумывал себе живых картин о том, как я, весь такой замечательный, чуть ли не отмеченный печатью избранности, глаголю своим ученикам истину в последней инстанции. Допустим, я бы даже знал ее, эту истину. Только фиг бы кто меня услышал…

Да, за полтора года с момента столкновения – в самом прямом смысле слова – с реальностью иллюзий у меня поубавилось. И даже иногда казалось, что я готов к любым неожиданностям в рамках моей, как сказала бы Алевтина, профессиональной деятельности. Но к тому, что я увидел, я готов не был: мальчишки из восьмого «А», у которых я имел сомнительную честь состоять в классных руководителях, с разбегу сигали с крыши второго этажа (слава неведомому архитектору, который направил свою фантазию вширь, а не ввысь!) в кучу опавшей листвы (слава нашему завхозу, который за неделю так и не сподобился довести результаты субботника до логического завершения!).

Я снова ничего не успел предпринять: мгновение спустя во дворе материализовались директриса, завучиха, завхоз и добрая половина учителей… с очень недобрыми, надо сказать, лицами. Кажется, вопрос о моей профпригодности из категории дискуссионных перешел в категорию решенных раз и навсегда…