Кто убил Влада Листьева? - Юрий Скуратов

Абросимов согласно наклонил голову: он хорошо знал, что и с народом, и без народа человек, сидевший напротив него — все! Это народ — ничто, а он — все! Давать какой-либо определенный ответ было опасно, лучше в знак согласия наклонить голову и этим ограничиться.

— Ничто мы без народа, — повторил хозяин квартиры и засунул в рот гренку с икрой. Проглотил не жуя. — Да и скучно жить без народа. Охо-хо, грехи наши тяжкие. — Он потянулся к бутылкам, стоявшим на столе, выбрал одну, с вишневой наливкой «Мари Бризард», налил себе в фужер сладкой тягучей жидкости.

Не выдержав, Абросимов вновь гулко сглотнул слюну. Хозяин квартиры покосился на него, недоуменно приподнял одну бровь, опять потянулся за гренкой, густо намазал ее икрой.

— Поэтому любимца масс мы пока трогать не будем, а подойдем к нему с другой стороны. Не может быть, чтобы он не прогнулся. И не такие прогибались. — Хозяин проглотил еще одну гренку, запил ее сладкой наливкой. Вкус у него был еще тот. Абросимов слышал, что этот человек когда-то работал таксистом, звезд с неба не хватал, а когда наступило благословенное перестроечное и послеперестроечное время — прыгнул вверх, стал богатым, очень богатым и сильным. У него под рукой целая группировка. Кого хочешь задавит. Даже кремлевский полк вместе с его пушками и минометами. — И не такие прогибались ведь? — тем временем строго спросил хозяин гигантской квартиры. — Правда?

Абросимов поспешно улыбнулся.

— Так точно! И не такие прогибались.

Хозяин квартиры вновь поднял одну бровь, и у Абросимова нехорошо засосало под ложечкой.

— А ты задание свое не выполнил, — сказал ему хозяин квартиры. — Я подумаю, как с тобою быть дальше. А сейчас иди. Не мешай мне ужинать. Твоя рожа меня раздражает.

Абросимов на цыпочках, пятясь, вышел из комнаты. Губы у него обиженно подрагивали: он-то тут при чем? Влад же заупрямился, не он, а раз Влад заупрямился, то это уже проблема самого Влада. Нет, не прав шеф, что был с ним так суров. Абросимов не заслуживает такого отношения.

Он вышел на улицу, сел в машину. Дул резкий мартовский ветер, с железных московских крыш срывались куски снега, льдышки шлепались на асфальт. Хотелось поскорее домой, в привычное тепло… Еще ему очень хотелось мягкого белого хлеба с черной икрой. Так сильно хотелось, что он готов был заныть побито. Во рту в твердый комок сбилась слюна.

Абросимов с места дал газ, шины с железным грохотом проскрежетали по асфальту, и иномарка резко рванулась вперед. Железный звук напугал Абросимова: а вдруг к днищу автомобиля привязали гранату? Сейчас ведь рванет!

Он сбросил газ и вжал голову в плечи.

Нет, не рвануло.

Государственный советник юстиции третьего класса Георгий Ильич Вельский родом был из Сибири. Никогда не думал о том, что станет московским жителем и уж тем более — прокурорским работником. Он был человеком науки, специалистом по редкой ветке юриспруденции — государственному праву. Институт окончил на Урале, кандидатскую и докторскую защитил там же, места те любил, сжился с ними и не думал, что ему когда-нибудь придется перебираться в Белокаменную. Но жизнь, как говорится, индейка, а судьба — злодейка.

Его приметили… На одной из конференций, где ему довелось делать доклад. Потом взяли на карандаш на другой конференции. В результате через полгода вызвали в Москву.

Должность ему предложили такую, от которой отказываться было нельзя. Если откажешься — сам на себе поставишь крест и максимум на что можешь потом рассчитывать — на командование метлами да лопатами в какой-нибудь каптерке, в другие места путь уже будет закрыт. И не потому, что существовала, так сказать, жесткая государственная или партийная дисциплина, хотя и это тоже было, — существовали некие нормы, которые нельзя было нарушать. Нарушивший их делался своеобразным изгоем, человеком, которому обязательно надо показаться врачу-психиатру. Ну действительно, если человеку предлагают должность министра, а он начинает брезгливо морщить нос и махать руками: «Нет, нет, нет!» — как к нему после этого относиться?

В таких случаях относятся обычно как к больному. Так бы отнеслись и к Вельскому, если бы он отказался.

В результате Вельский очутился в Москве.

В первые месяцы он очень скучал. Ему казалось, что в Москве он обязательно задохнется, ему не хватало воздуха. Иногда ночью он просыпался от того, что нечем было дышать, в комнате плавает бензиновая копоть, смешанная с запахом горелой резины, горячего железа, расплавленной краски, еще чего-то, чему и названия не было. Лицо его было мокрым, и тогда он неслышно, на цыпочках, боясь разбудить жену, подбирался к открытой форточке, чтобы дохнуть немного свежего ночного духа. Вслушивался в ночные звуки, стирал ладонью пот со лба — свежего воздуха все равно не было, затем, устало махнув рукой, вновь забирался в постель. К утру надо было обязательно выспаться и иметь свежую голову.

После Урала, где даже и отношения между людьми были проще, честнее, добрее, чем в Москве, здесь все казалось иным.

Если Вельский шел по улице, то обязательно хотелось оглянуться — чудилось, что ему вот-вот кто-нибудь всадит сзади нож под лопатку. Это была Москва, ее жизнь, протекающая по формуле, рожденной, как потом понял Вельский, совсем недавно, в перестроечные — при Горбачеве — времена.

Старая Москва — в шестидесятые, в семидесятые, в восьмидесятые годы — была другой.

Как только по телевидению объявили о том, что убийцы Влада задержаны, Вельский огорченно покачал головой. Задержаны? Как бы не так! Убийства таких людей, как Влад, готовятся очень тщательно, и вот так, походя, на одном чихе, их не раскрывают. Попрыгунчи-ковы методы здесь не проходят.

И зачем так спешит, так торопится генеральный прокурор, Вельскому было непонятно. Генерального прокурора он знал, как говорится, постольку поскольку и не больше, только в той части деловых отношений, которые связывали руководителя отраслевого института с руководителем ведомства, имевшего титул больший, чем простой министр (генерального прокурора страны, старшего среди министров-силовиков, всегда негласно приравнивали к вице-премьеру правительства). Расстояние между директором института, однозвездного генерала, и генеральным прокурором, у которого по армейской иерархии этих звезд имелось в четыре раза больше, было таким, как от Земли до Венеры, поэтому Вельский относился к генеральному прокурору довольно настороженно. Старался к нему не приближаться и уж не дай Бог — попасть в его окружение… Вот уж действительно, живя в аду, не знаешь, как отвести душу, чтобы ее не захапал, не зажал в тисках кто-нибудь — дьявол или такой человек, как нынешний генеральный прокурор. Точнее, и.о. генерального прокурора. Вельский недобро усмехнулся.

И в человеческом плане, и в профессиональном их генеральный прокурор, извините, и.о. генерального прокурора был никем. И все-таки ошибки этого и.о. резали слух, глаза, мозг и вызывали ощущение досады.

Вельский пожаловался жене: