Киномания - Теодор Рошак

— Хуже всего, что все титры вырезаны. На телевидении это постоянно делают с такой вот дрянью. Остается больше времени для рекламы. Тут поразительная работа оператора, в последних, например, кадрах. Интересно, кто снимал, — Она понесла катушку на перемоточный столик. — Чтоб им пропасть — испортили вещь!

— Но ведь это же дрянь, разве нет?

— Что? Дрянь? И десяти минут не смотрел, а уже выводы делаешь.

— Ты же сама сказала.

— А ты соглашаешься со всем, что слышишь?

— Но разве фильмы о вампирах не дрянь?

— Помнится, Дрейер снял один очень неплохой.

Как же это я обмишулился! Клер ведь показывала «Вампира»{62} всего месяц назад.

— Ах да, пожалуй… я думал…

— Думай своей головой, Джонни.

— Вообще-то я люблю всякие там ужастики.

— А они почти все — дерьмо. Но вот этот… в нем есть очень любопытные кадры. Как в этой финальной сцене… Жаль, что я не смогла досмотреть до конца.

— Вбивание кола? Волосы дыбом.

— Ну вот, ты почувствовал. Но как все необычно. Видел, какой неожиданный поворот камеры… кажется, будто тени надвигаются и сейчас поглотят тебя. Ничего подобного раньше не видела. Не знаю… может, в нем что-то и есть.

— Диалоги какие-то мертвые.

— Ужасные. Но ты бы не обратил на это внимания, если бы видел кадры в спальне чуть раньше. Соблазнение по-вампирски. Очень живо. Я была готова поклясться, что там снят настоящий половой акт. Что-то есть в этом странное. Я хотела посмотреть еще раз, но не нашла. В любом случае непонятно, как им удалось протащить это через цензуру в те времена. Снято где-то в тридцать седьмом — тридцать восьмом. В главной роли Ольга Телл. Могла стать Гретой Гарбо{63} своего времени. Не знала, что она снималась во всякой дряни.

— Дай посмотреть эти постельные сцены, — сказал я. — В чисто познавательных целях.

— Не повезло тебе, любовничек. У меня эта часть сгорела, — Клер посмотрела на пленку и покачала головой. Это уже в проектор не поставишь. Даже и перематывать не буду, — Она сунула пленку в коробку и отряхнула над ней ладони. — У нас есть кое-что получше.

Клер принялась заправлять в проектор новую ленту, а я спросил:

— Если это такое дерьмо, то почему французы сходят по нему с ума?

— Французы! — Клер рассмеялась, — Ты говоришь о двух моих заезжих друзьях и, может, о двух-трех их приятелях с Левого берега? Вероятно, круг почитателей Касла ограничивается ими. Во Франции, конечно, это уже будет «течением».

— Ну а почему тогда они говорили, что это важно?

— Защитная реакция. Так уж лягушатники относятся к американскому кино. Они не могут просто смотреть и получать удовольствие, потому что, будь это смешно, здорово или умно — все равно сделано жадными до денег, тупыми обывателями. Если уж им это нравится, значит, оно непременно «важно». Вот и придумывают многословные теории.

Мне хотелось узнать кое-что еще, но Клер уже проявляла нетерпение. Она подготовила «Двадцатый век»{64} для установки в проектор и сказала, что пора перейти к «настоящему кино». И мы перешли. Но у меня сложилось твердое убеждение, что она торопит нас вперед, к другим вещам, изо всех сил стараясь выкинуть из головы «Пир неумерших». Интересно почему, спрашивал я себя. А как быть с ее странной неопределенностью относительно Касла? «Может, в нем что-то и есть…» Слово «может» было отнюдь не из ее словаря. Обычно она выносила фанатичные и безапелляционные суждения, всегда доверяя первому впечатлению.

И еще одно, что нельзя было просто так сбросить со счетов. Мы сидели и вовсю смеялись над коротким, круто замешанным фарсом Говарда Хоукса, но я ни на минуту не забывал, с какой неохотой Клер оторвала взгляд от кадров о кровожадном вампире, как она отмахнулась от меня, чтобы снова во все глаза впериться в экран. Что такого недоступного моему взгляду увидела она в этом до ужаса заезженном образце творчества Касла?

День или два спустя, думая о том, удастся ли посмотреть утраченные куски, я спросил у Клер, куда она поставила коробки с «Пиром неумерших». Она смерила меня неодобрительным взглядом.

— Я же тебе сказала — это дрянь. Я от него избавилась.

— Ты его выкинула? — Я знал, что она такого не делает. Как-то раз Клер сказала, что ни один фильм, пусть даже плохой и в жутком состоянии, выкидывать нельзя. По ее убеждению, пленки были редким и хрупким культурным документом, их следовало хранить вплоть до последнего полуистлевшего кадра. Я начал было спрашивать: — А там не осталось частей, которые можно… — Но она оборвала меня.

— Забудь об этом. Эту муру я у себя держать не буду.

После этого я закрыл рот, но был заинтригован. Если услышу имя Касла еще раз — ушки у меня точно будут на макушке.

Уроки Клер были страстными, а знания, которые я от нее получал, — многообразными, но образование оказалось платным. Вскоре обнаружилось, что я должен его отрабатывать. Поначалу плата была небольшой, но скоро стала расти. Когда Клер одним субботним утром в первый раз спросила меня, не смогу ли я подмести пол в «Классик», я решил, что она просит о какой-то особой услуге, и с готовностью взялся за дело. Кинотеатр и в самом деле пора было подмести. Судя по всему, там не убирали уже несколько месяцев. Но с того дня подметание стало моей регулярной субботней обязанностью. Прошло еще несколько недель, и я обнаружил, что должен еще скрести и перекрашивать крохотный туалет, которым пользовались все зрители без различия полов. А спустя еще некоторое время я вообще стал мальчиком на побегушках.

Вскоре я уже говорил себе: бизнес карликовый, заштатный — а работы невпроворот. Ремонты, замены, покупки, чистка, полировка, доставка — все это нарастало снежным комом и превратилось в полноценную работу, а я стал чем-то вроде прислуги за все. Каждое утро за завтраком с твердостью генерала, отдающего приказы своей армии из одного солдата, Клер отряжала меня на работы, которые я должен был выполнить в этот день. Заказать кофе для автомата, купить туалетную бумагу, заменить перегоревшие лампочки, починить сломанные сиденья, закрепить ковер в вестибюле, слетать к печатникам, дистрибьюторам, на почту, в банк. В какой-то момент я начал спрашивать: а может наш роман с Клер это всего лишь способ для нее залатать дыры в бюджете с помощью дешевой рабочей силы? Я выразил протест — довольно слабо, — напомнив ей, что у меня ведь есть еще занятия в университете и домашние задания.

Она отмела мои возражения, сказав, что настоящее образование я получаю здесь, в «Классик», и оно включает ту поденную работу, которой я занимаюсь. Она никогда не извинялась, ни разу не сказала «пожалуйста». Прежде всю эту работу, необходимую для нормального существования «Классик», делала она. Просто она требовала, чтобы я выполнял все поручения с улыбкой на лице.