То, что бросается в глаза - Грегуар Делакур

У Жанин Фукампре были розовые с перламутровым отливом скулы, как у Скарлетт Йоханссон, и, хоть новая прическа радикально изменила сложившийся имидж пышнотелой актрисы, надо признать, что сходство по-прежнему было. Боже, какой она казалась Артуру Дрейфуссу красивой. Она была наконец единственной: никто не видел ее до него; ни этого лица, ни этой почти детской радости. Он готов был, подобно многим в эту минуту, умереть, лишь бы оказаться на месте ложечки с кремом из цветной капусты, которая подплывала к ее пухлым, немыслимым губкам, исчезала во рту и выходила оттуда блестящей, как киношная слеза; в конце концов, мечтал же Вуди Аллен быть колготками Урсулы Андресс. Я никогда не ела ничего вкуснее, призналась Жанин Фукампре, растроганная, с повлажневшими глазами. Разве что один раз, хлебец по-пикардийски, с директором Maxicoop. Когда работала в отделе птицы. (Для тех же любителей – это блин с ветчиной и грибами, запеченный в духовке, 420 калорий/100 г). Но это было тяжко, продолжала она. Он ел быстро. Смотрел на меня странно. Потел. Все допытывался, знаю ли я номера в «Руаяль». Говорил, что хорошо бы мне там прилечь, отдохнуть после обеда. Для пищеварения. Все-таки хлебец по-пикардийски тяжеловат, как гратен с сыром. И бла-бла-бла. Десять тонн он весил, директор. Женат. Две взрослые дочки. И увивается за девушками, их ровесницами. Артур Дрейфусс хотел было задать вопрос, но она движением плеча заставила его замолчать и добавила с улыбкой, тронув ложечкой свои волшебные губки: что ты себе думаешь, Артур. Я не ложусь в постель за хлебец по-пикардийски. Он криво улыбнулся. У тебя красивый рот, две красавицы-дочки, и готово дело, думают, могут все себе позволить. Я видала-перевидала вульгарных, Артур. Навязчивых, неловких, красивых, даже очень, очень красивых. Стариков, скряг, негодяев и зануд. Все пытались. С цветами, с шоколадом, с хлебцами по-пикардийски, с деньгами. Даже с большими деньгами. Оскорбительно большими. Какая же это, наверно, мука. Один раз был бриллиант. Но без предложения руки и сердца. Только с обещанием снять квартиру попозже. Как шлюхе. И еще «Фиат‑500», обитый кожей внутри. Ох, мужчины. И я могла сама выбрать цвет. Но я никогда не встречала добрых. По-настоящему добрых. Ты первый, Артур. А доброта трогает женщин, потому что она не требует ничего взамен.

С сердцем Артура Дрейфусса случилась легкая аурикулярная экстрасистола. Он хотел было накрыть своей шершавой рукой, способной разобрать и собрать любой мотор на свете (а может быть, когда-нибудь и сердце человеческое), чуть пухлую ладошку Жанин Фукампре, но тут совсем рядом с ними раздался тоненький голосок:

– Вы не могли бы дать мне автограф, пожалуйста, Скарлетт?

Маленькая кругленькая девочка стояла у их столика. Она протягивала Жанин Фукампре меню на подпись, глядя на нью-йоркскую актрису глазами, полными любви и обожания; глазами мокрой собаки, вроде бассет-хаунда, покорность и благоговение – в общем, святая Бернадетта Субиру[49]в миниатюре.

У меня уже есть автограф Жан-Пьера Перно и Fatals Picards (которые без большого успеха представляли Францию на Евровидении‑2007), – добавила девочка, – но нет такой великой актрисы, как вы. Прекрасные глаза Жанин Фукампре тотчас наполнились слезами, она провела руками по своим коротким черным волосам, так и не скрывшим сногсшибательную актрису; испуганная маленькая фанатка вдруг попятилась, актриса же вскочила; стул упал; она выбежала в слезах. Губы девочки дрожали, когда она спросила: что я сделала плохого? Но Артур Дрейфусс тоже встал, бросил на стол деньги – как делали в подобных случаях в «Клане Сопрано», – и убежал вдогонку за Жанин Фукампре, как за счастьем.

Она была на улице, сидела на капоте галантного средства передвижения.

Артур Дрейфусс не находил слов для такой ситуации. Он был способен успокоить плачущую женщину, у которой не заводилась машина или не срабатывало зажигание, но не мог помочь горю девушки, которая плакала из-за того, что другая, в Америке, накрыла ее и украла ее жизнь. Он только и решился протянуть руку. Решился погладить короткие, по-мальчишески подстриженные волосы; размазать акварелью капельки ртути, катившиеся из ее глаз. Он старался дышать ровно, тепло, по-мужски, как ПП; дышать так, чтобы она могла расслабиться; почувствовать себя спокойно; далеко, далеко от другой.

Несколько минут понадобилось Жанин Фукампре, чтобы успокоиться; и вот ее глаза встретились с глазами механика, и были сказаны безмолвные слова. Она тихонько соскользнула с капота машины, привстала на цыпочки и росла, росла, пока ее бархатистые губы не коснулись губ Райана Гослинга, только лучше.

Это был настоящий первый поцелуй любви.

* * *

За этим чудесным поцелуем Артур Дрейфусс быстро забыл конфуз в ресторане. Сердце его летело, душа неслась вскачь. Он был Бемби.

Он вел машину, рядом с ним сидела изумительная Жанин Фукампре, и он распевал во все горло песню, которую как раз передавали по авторадио: Знайте, любовь не игра / Это понять пора. / Сколько же горьких слез / По моей вине пролилось. / Одно лишь слово, один лишь взгляд / И ничего не вернуть назад, старый шлягер Вальдо Силли (родился в Италии в 1950‑м, переехал в Рубе в 1958‑м, стал певцом, выступал в дансингах и на гала-концертах, познал свой час славы в первой части спектакля Жерара Ленормана; скоропостижно скончался от сердечного приступа все там же, в Рубе, в 2008‑м – ах, как жесток порой бывает Север); а аниматорша из отдела птицы заливисто хохотала, и оба они, осторожно ступая на зыбкую почву влечения и желания, были очень красивы.

После патоки Вальдо Силли Жанин Фукампре изъявила желание заехать в Сент-Омер, чтобы познакомить механика со своей тетей – бездетной библиотекаршей, женой почтальона, трудившегося над опусом о канале Сент-Омер. А поскольку лечебница, в которой содержалась мать Артура Дрейфусса, находилась по пути, они решили остановиться и там. Знакомства – как обещания.

Лекардоннель Тереза несколько лет назад была помещена в клинику в Аббевиле, специализирующуюся по всевозможным штучкам, касающимся психиатрии: алогия, бред, галлюцинации, психозы и прочие недуги подсознания, фантомы и каннибальские страхи.

В самом деле, регулярное и неумеренное употребление спиртного (в данном случае мартини) может повлечь за собой энцефалопатию Гайе – Вернике, алкогольную деменцию или синдром Корсакова; последний и диагностировали у безутешной матери Нойи.

У Лекардоннель Терезы наблюдалась ретроградная амнезия, дезориентация, мифомания и аносогнозия. Настроение у нее было эйфорическое, но отмечались потеря рефлексов и иногда нарушения речи.

Они приехали туда около трех пополудни.

Она сидела на скамейке в саду. Голова ее покачивалась из стороны в сторону, как у пластмассовых собачек над задними сиденьями машин. Ноги были накрыты пледом, хотя погода стояла еще теплая. Артур Дрейфусс сел рядом с ней. Жанин Фукампре осталась поодаль, она знала, какие океаны могут отделять от матери, а та обронила, даже не повернув головы к сыну: я уже съела бисквит и яблоко, больше не хочу, сыта. Это я, мама. Собаки тоже. Тоже сыты. Полны. Жирны. Они съели моих детей. Я Артур, прошептал Артур Дрейфусс, я твой сын. Перестань, Жорж, ты меня не привлекаешь. Пуста. Нет больше сердца, сердце съели, проговорила она с мучительным спазмом, так и не посмотрев на сына. Перестань, сейчас мой муж придет, злой-презлой. Мой муж. Ушел. Где его тело. Собака ест. (Кто такой Жорж?)