Большая кража - Джеффри Линдсей

Я отшвырнул в сторону скомканную брошюру, и она упала на большую груду других смятых бумаг. Я испробовал все подходы, каждый возможный угол, и у меня не осталось ничего, кроме кипы скомканной бумаги и головной боли. Я говорил себе, что чертовски хорош в своем деле, что я лучший, и если я не нашел возможность, то, вероятно, на сей раз ее нет. От этого лучше мне не стало. Мучения доставляли гораздо больше боли, чем разочарование от потери большого куша.

Я горестно вздохнул и откинулся на спинку кресла, запустив пальцы в свои темно-русые волосы на макушке, коротко постриженные, чтобы подошли парики. До сих пор они подходили, и переодевания были почти идеальными, но ни к чему не привели. Эберхардты оказались чересчур умными, чересчур дотошными. Они настолько плотно запечатали музей, что единственным возможным способом попасть туда было купить билет.

Я испустил еще один глубокий вздох и попытался сосредоточиться. Чувство досады не помогало. Оно сверлило мне мозг. Нужно было отбросить всю эту чепуху, ослабить внутренние зажимы. Расслабиться и добавить креатива. Я надел наушники «Бозе», висевшие у меня на шее, и взял MP3-плеер. Он страшно дорогой, совсем не такой, как айпод. На нем записаны сотни часов необходимой мне музыки всех времен и всего мира. Мне наплевать на музыкальные жанры. Познакомившись с музыкой, я сам выбирал то, что мне нравится, и не придавал значения тому, рэп это, рок или даже бибоп. Мне важно лишь, чтобы музыка была хорошей. Бывают моменты, когда слушаешь даже балийскую песнь обезьян. Итак, мой плеер очень дорогой, но он лучший из всех, и для меня это было важно. Деньги нужны для того, чтобы их тратить, и я никогда долго не раздумывал. К тому же я добывал много денег, и мне это было несложно. Я увеличил громкость и нажал «Play».

И сразу меня затопила музыка – «In a Silent Way» Майлза Дэвиса. Идеальный саундтрек для того, чтобы отвлечься от проблем и успокоиться, и тогда само собой придет решение относительно Эберхардта. Мне надо было просто расслабиться. Я закрыл глаза и унесся мыслями куда-то далеко. Забудь про музей, забудь про охранников, пусть все идет своим чередом…

Дует ласковый ветерок, и папа сжимает мое плечо: «Старайся не быть бараном, сынок».

«Постараюсь», – говорю я, хотя не понимаю, что это значит. А потом нас зовет мама с порога большого викторианского дома, и мы идем вместе по широкой лужайке на ужин, входим в этот большой чудесный старый дом, МОЙ дом. А когда я вхожу туда, папа исчезает, а дом превращается в старый обшарпанный трейлер. И мама плачет, и в холодильнике пусто, так что ужина нет, и нет денег, и мама все плачет. Тогда я понял, что должен что-то сделать, и я это сделал, но не хотел, чтобы так вышло, а потом он все падал, падал, крутился и бесконечно падал, а я лишь стоял и смотрел, как он падает – крутится и падает, и теперь уже я падаю, медленно кручусь и падаю и не могу…

Вздрогнув, я проснулся. Я пытался стряхнуть с себя дурман этого гнетущего ощущения, но безуспешно. Проклятые Эберхардты с их унаследованными миллиардами и электронными системами победили меня. А что до двери, в которую якобы можно войти, забудь об этом. Ты не сумеешь подкупить спецназ, или «Тибьюрон», или, упаси бог, стражей исламской революции. И даже старший персонал музея был в основном из толстозадых членов семьи Эберхардт. Вся чертова семья титулованных недоумков-баранов только и делает, что сидит на толстых задницах, подсчитывая унаследованные барыши и отгоняя чужаков, так что проскочить мимо них невозможно, если только…

Словно что-то тяжелое ударило меня в голову, но ощущение было отличное. В самом деле, охренительно ЗДОРОВО!

– Выход есть, – вслух произнес я. – Черт меня подери, ВЫХОД ЕСТЬ!

Вскочив с кресла, я разворошил груду смятых бумаг и отыскал музейную брошюру. На столе я аккуратно разгладил ее и прочитал на этот раз медленно и внимательно.

Закончив читать, я с минуту просто сидел и ухмылялся. Вот оно! Я действительно отыскал его прямо здесь, блин! И это было так очевидно – и в то же время совершенно невероятно, твою мать! – и только Райли чертов Вулф мог разглядеть его, не говоря уже о том, чтобы попытаться.

Он был здесь. Я нашел выход.

Я переключил музыку на что-то более бравурное – «Зигги Стардаст» Дэвида Боуи. И когда первые гитарные аккорды взорвали мои наушники, я откинулся назад и снова закрыл глаза, но теперь я работал. И, начав анализировать детали, я продолжал улыбаться.

– Всегда есть выход, – сообщил я долбаным богатым мудакам Эберхардтам. – Всегда.

Я стряхнул с себя остатки удушливого дурмана и воспоминаний о трейлере и принялся за разработку плана.

Через два дня, отправляясь к Моник, я по-прежнему был в ударе. Я намеревался выполнить свой план. А Моник была существенной частью плана. И его завершения, когда мы попадем на место. Если попадем, подумал я. Но я отогнал от себя эту мысль. Найдя решение, я здорово приободрился и не хотел сомневаться. Здорово было также, что появился повод повидаться с Моник.

Как и всегда, я на минутку остановился и заглянул в окно Моник. Глупо, я знаю, но не смог удержаться. На самом деле я не какой-то Подглядывающий Том, разве что с Моник. Отчасти потому, что она привыкла писать картины обнаженной и на это стоило посмотреть. И за исключением одной потрясающей ночи, которая, по ее словам, больше не повторится, мне не доводилось видеть подобное.

Это очень печально, ведь, как я сказал, на Моник стоит посмотреть. Ей двадцать восемь. У нее стройная фигура, одна из тех, которые в одежде не производят сильного впечатления, в особенности если одежда эта – заляпанный красками неизменный комбинезон. Но как я обнаружил тем чудесным вечером, когда комбинезон был сброшен, тело Моник – настоящая игровая площадка. Его изгибы неуловимы, но они так грациозны, что невозможно удержаться и не начать обследовать их. Ее кофейная кожа на ощупь напоминает атлас. У нее полные чувственные губы, на вкус как лесные ягоды. А когда она заводится…

Во всяком случае, ту ночь я никогда не забуду. И клянусь, найду способ повторить ее.

Глядя на Моник сейчас, я видел, что она стоит перед мольбертом, к сожалению одетая. Волосы у нее были забраны наверху в пучок, и, зажав в зубах кисть, она хмурилась на стоящую на мольберте картину в стиле импрессионизма. На мониторе компьютера слева от нее я увидел увеличенный фрагмент оригинала. Мельком взглянув на него, она опять перевела нахмуренный взгляд на мольберт. Я не сомневался, что долго хмуриться она не будет. Она разберется с проблемой. Моник всегда справляется. Поэтому она чертовски успешна в своем деле!

Моник – копиист художественных произведений. Действительно хороший копиист.

Может быть, лучший в мире.

В свое время я проверил ее биографию. Следует знать о людях, с которыми имеешь дело, чтобы не угодить в тюрягу. Я точно знаю: у Моник поначалу и в мыслях не было якшаться с дурными людьми вроде меня. Она родом из респектабельной семьи, жившей в Питтсбурге, мать – педиатр, отец – известный профессор этики в университете. Моник сразу поступила в Гарвард для получения ученой степени по истории искусств, которой увлекалась. Но после нескольких занятий в студии выяснилось, что у нее настоящий талант к живописи. К тому же у нее проявились гениальные способности к имитации других художников.