Короли Альбиона - Джулиан Рэтбоун

Мы приступили к еде, и тут Ума подняла взгляд и заговорила со мной голосом, слишком низким для женщины, но мягким, точно соболиный мех:

— Али бен Кватар Майин, ты прожил много лет, ты побывал во всех концах земли и видел много странных и необычных вещей, а мы с Сирианом стоим на самом пороге взрослой жизни, наши головы склонились под притолкои, наши ноги ступили на первую ступень. Детство позади нас, огромный мир — впереди. Я бы сочла за честь и за удовольствие, если бы ты передал мне что-нибудь из своих знаний, а также поведал о том, что привело тебя в такую даль от внутреннего моря, за океан, в Виджаянагару.

И я начал рассказ. Постепенно сгущались ночные сумерки, я говорил час или чуть дольше, пересказывая те события, о которых я рассказывал тебе, дорогой мой Ма-Ло, в последние дни. Настойчивые и ласковые расспросы помогли мне преодолеть первоначальное нежелание выступать в роли наставника, и я поведал девушке свои мысли о кратковечном существовании человека — то, что я выучил на коленях отца, а позднее в горах Центральной Азии. Да, я посвятил ее в тайное учение шиитов, от которых я унаследовал основу своей веры.

Как я уже говорил, эти убеждения во многом совпадали с тем, что Сириан рассказывал мне о сокровенном учении своей религии, — совпадало не с точки зрения догмы или внешнего проявления, но на более глубоком уровне разумения. Ума попыталась облечь эту мысль в слова.

— Мы применяем духовное упражнение панчамакара, чтобы достичь состояния кулы. Кула наступает тогда, когда разум и чувство едины, утрачивается различие между органами чувств и воспринимаемый ими объект совпадает с вызванными им ощущениями. Только это и можно именовать подлинным экстазом, только к этой цели и следует стремиться, только так нам открывается скрытый внутри бог или богиня.

— А какими же способами можно достичь этого состояния? — поинтересовался я.

— Способов много, — отвечала Ума, раскладывая в углу комнаты подушки и удобно располагаясь на них. — Каждый из них открывает нам иной аспект богини, и открывает его более или менее глубоко. К примеру, музыка и церемониальные танцы, которые ты наблюдал ныне, лишь слегка приоткрывают завесу; более глубоко проникает раса, то есть созерцание резных и рисованных образов. Наш город заполнен такими украшениями, и благодаря им мы могли бы считать себя счастливейшим народом. Брамины уверяют даже, что высочайший экстаз достигается через расу, через созерцание того, что сделали или совершают у нас на глазах другие люди. Однако, по-моему, эта нелепая точка зрения порождена их уверенностью, будто люди, зарабатывающие трудом своих рук, ниже тех, кто посвящает себя работе ума. На самом деле те, кто танцует, поет и играет на музыкальных инструментах, повинуясь мистической гармонии, получают большее откровение, чем те, кто им внимает, и это же относится к ремесленникам, рисующим, вырезающим и лепящим образы. На нижнем уровне мы помещаем удовольствия от пищи и питья, как те, что мы с тобой получили сегодня, и все же, — тут она рассмеялась смехом, подобным серебристым переливам храмового колокольчика, — и все же я получила больше удовольствия от приготовления ужина, чем ты — от еды.

— Но как прийти к высшему, совершенному экстазу, к полному слиянию с пребывающим внутри божеством?

Я задал этот вопрос, и на миг девушка словно ушла от меня, скрылась в свой внутренний мир, а затем, возвратившись, вновь рассмеялась.

— О, ученые мужи, садху, только об этом и спорят. По-видимому, нет такого упражнения, которое само по себе могло бы полностью преодолеть ту стену, что отделяет каждого из нас от его бога. Очевидно, однако, что одни пути более годятся для постижения, нежели другие. Некоторые ученые говорят, что божественный восторг наступает во время танца или созерцания танца, другие утверждают, что необходимо принять какое-либо лекарственное средство. Несомненно, бханг, который вы называете гашишем, служит подспорьем, но отвары иных растений, плодов и цветов, приготовление и назначение которых известны лишь жителям гор, могут совершить еще больше. Есть и такие, кто достигал просветления, сжигая высушенный сок мака и вдыхая дым. Разумеется, для многих наиболее благоприятным путем оказывается половое совокупление, если оно совершается умело и должным образом.

Я беспокойно зашевелился на подушках, и пряная пища в сочетании с блаженной расслабленностью исторгла из моих недр негромкий звук, от которого я бы предпочел воздержаться. Ума улыбнулась мне, точно мать.

— Лучше из себя, чем в себя, — пошутила она. Я продолжил свой рассказ, отчасти и затем, чтобы скрыть смущение:

— Я побывал в странах Запада, где люди ищут откровение не путем удовольствий, но путем воздержания и умерщвления плоти. Я видел многотысячные толпы людей, избивавших друг друга бичами, и это длилось часами, пока кровь не начинала ручьем струиться по улицам. Я знал людей, которые удалялись в горные пещеры или запирались в крохотных часовнях и питались водой и черствым хлебом, истощая свои тела. Когда глаза их становились огромными и блестящими, на щеках проступал чахоточный румянец, а на губах — пена, они начинали утверждать, что видели добрых и злых духов, а то и самого Бога. Разумеется, большинство этих людей составляли христиане ты, наверное, слышала, что из всех религиозных фанатиков эти самые безумные. Почти во всем, что они говорят, не отыщешь ни складу, ни ладу.

Ума кивнула:

— В Индии тоже есть мистики, подобными средствами стремящиеся достичь просветления. К примеру, факиры бегают босиком по горящим углям, спят на гвоздях, придают своим членам нелепое и противоестественное положение, чтобы войти в транс, когда все телесные функции замирают на много часов, а то и дней. Кто знает, быть может, эти люди достигают желанного экстаза, но мне кажется глупостью прибегать к столь болезненным средствам, если можно получить то же самое благодаря удовольствию.

Я согласился с ней. Сказать по правде, величайшее мучение, пережитое мной в детстве, — та ночь, проведенная в колодце на куче обезглавленных тел, — отнюдь не способствовало ни духовному, ни какому-либо иному союзу с божеством.

Последние слова, произнесенные Умой, еще звучали в моих ушах, но тут я подметил, что со мной, с моим разумом и моим телом, происходят перемены. Я не мог противиться: стены комнаты сдвигались и раздвигались, точно занавес, в ушах гудел яростный ветер, пальцы, а затем и ступни, и даже губы онемели, на лбу проступил пот. Комнату заполнила тьма, стены с висевшими на них гобеленами отступили, растворились в тени, и тут я увидел точку белого света — разгораясь, эта точка приобрела красный оттенок, начала вращаться, мелькая вокруг меня точно крохотная комета, разбрасывая во все стороны искры света. Она мчалась все быстрее и быстрее, и я начал растворяться в ней, меня втягивало в ее орбиту, и вот я уже стал частью этого огненного шара, сам сделался огнем и услышал голос, повторявший: «Все, что есть, — это я». Быть может, то был мой собственный голос. Во мне нарастала тревога, но вместе с ней нарастало ощущение небывалого счастья. И вдруг ничего, только тьма. Мне показалось, это длилось бесконечно долго.