Звездоплаватели - Георгий Мартынов

— Но могут же там существовать самые первобытные существа, например в океанах?

— Могут, но не обязательно должны. Наука считает, что если где-нибудь существуют условия, благоприятствующие возникновению жизни, то жизнь там, тем или иным путём, и возникнет. На Венере такие условия существуют и, как можно теперь с уверенностью сказать, уже привели к возникновению жизни в форме растений, но приняла ли эта жизнь другие известные нам формы, — сказать, конечно, нельзя.

— Но если там есть эти формы, сможем ли мы обнаружить их?

— Зависит от Сергея Александровича и от вас, — ответил Пайчадзе. — Чем более приблизится корабль к поверхности планеты, чем лучше зафиксируете на фотопластинке всё виденное, тем легче будет ответить на ваш вопрос.

Я поинтересовался, сколько времени мы пробудем в атмосфере Венеры.

— Не более десяти, двенадцати часов, — ответил Камов. — Я думаю, — обратился он к Белопольскому, — направить корабль так, чтобы войти в атмосферу на линии терминатора[5]и пролететь через всю дневную половину. Если вращение планеты действительно так медленно, как предполагают, то на это понадобится не более десяти часов. Может случится, что облака доходят до самой поверхности планеты, и мы, таким образом окажемся в густом тумане. Тогда мы продержимся в атмосфере Венеры ровно столько, сколько понадобится Борису Николаевичу на его снимки. Вам, — снова обратился он ко мне, — надо быть готовым к такой обстановке. Придётся снимать в инфракрасных лучах, а я постараюсь, чтобы слой тумана, отделяющий нас от поверхности, был как можно тоньше.

— В тумане легко налететь на какие-нибудь горы, — заметил Белопольский.

Риск, конечно, есть, но не такой уж большой. Я надеюсь, что радиопрожектор предупредит о препятствии достаточно заблаговременно.

Ральф Бейсон, сотрудник газеты «Нью-Йорк Таймс» вбежал в кабинет Чарльза Хепгуда, задыхаясь от волнения. Он не сел, а упал в кресло у письменного стола хозяина и, тяжело дыша, произнёс только одно слово:

— Улетели!..

Хепгуд положил перо и, сдвинув брови, пристально посмотрел на Бейсона.

— Как вы сказали? — медленно спросил он.

— Они улетели. Я только что услышал по радио. Сегодня в десять часов по московскому времени звездолёт Камова взял старт!

Хепгуд вынул платок и вытер лоб.

Куда? — спросил он чуть хриплым голосом.

— На Марс. Нас опередили.

— На Марс? — Хепгуд несколько секунд смотрел на Бейсона, что-то соображая.

— Это странно, Ральф! — сказал он. — Что Камов собирался на Марс, я знаю, но эта планета сейчас в неудобном положении для полёта на неё с той скоростью, которую должен иметь, по-моему, звездолёт Камова. Тут что-то не так! А не было сказано, когда они думают вернуться?

— В начале февраля будущего года и даже более точно — 11 февраля. Кроме того, передавали, что Камов намерен осмотреть по пути Венеру.

Хепгуд поднял брови:

— Вот как! Даже Венеру?.. Посмотрим! Он взял лист бумаги, разложил его на столе и, вооружившись циркулем и логарифмической линейкой, стал чертить схему солнечной системы. Бейсон, встав из кресла, следил за его рукой.

— Вот положение Земли, Марса и Венеры на сегодняшний день, — сказал Хепгуд. — А вот здесь, смотрите Ральф, будет находиться Земля в день их возвращения, то есть 11 февраля. Оставив пока в стороне вопрос о скорости их звездолёта, можно предположить такую наиболее экономичную, траекторию полёта. — Хепгуд провёл на листе пунктирную линию. — А отсюда следует…

Он замолчал и погрузился в вычисления.

Бейсон терпеливо ждал результатов. Чтобы не мешать Хепгуду, он опять сел в кресло и взял в руки только что сделанный чертёж. Лишённый воображения, он не мог представить себе всю грандиозную величину того, что было изображено на этом небольшом листе бумаги. Ему казалось не очень трудным совершить путь, начерченный тонкой пунктирной линией, по которому, с каждой секундой удаляясь от Земли, летит сейчас русский звездолёт. Он вспомнил услышанную по радио фамилию журналиста, участвующего в полёте, — Мельников, — и с трудом удержал желание разорвать чертёж.

Всё пропало… Все планы рухнули… Деньги и слава, которые были, казалось, твёрдо обеспечены, безвозвратно потеряны.

Он смотрел на белый лист, не подозревая, что держит в руках почти точную копию рисунка, сделанного Камовым два месяца назад в Москве. Прошло полтора часа.

— Отсюда следует, — сказал Хепгуд, продолжая фразу, как будто не было никакого перерыва, — что их скорость должна быть не менее двадцати восьми километров в секунду, при условии — не спускаться на поверхность Венеры или Марса. Иначе их маршрут осуществить нельзя, а другого я не могу себе представить. Не думал, что они сумеют добиться такой скорости.

— Вы многого не думали, Чарльз! — Бейсон не скрывал злобы. — Камов не в первый раз щёлкнул вас по носу.

— Не расстраивайтесь, Ральф! Ещё не всё потеряно. Мы ещё можем бороться с ними. Ещё есть надежда!

— Какая? Я её не вижу. Ваш звездолёт, скорость которого меньше…

— Двадцать четыре километра. — Не сможет догнать Камова, — докончил Бейсон. — Догнать не сможет, — спокойно сказал Хепгуд, — но перегнать, я думаю, сможет.

Бейсон растерянно посмотрел на него:

— Я вас не понимаю!

— А вместе с тем это очень просто, — ответил Хепгуд. — Двигатель моего корабля может работать десять минут и при ускорении сорок метров в секунду даёт нам скорость в двадцать четыре километра, точнее — двадцать три и восемь десятых. Увеличив ускорение при взлёте до пятидесяти метров, мы получим конечную скорость в двадцать девять с половиной километров. А этого вполне достаточно, чтобы перегнать Камова, тем более, что мы не будем делать крюк для осмотра Венеры. — Вы уверены в этом? — спросил Бейсон, в сердце которого слова Хепгуда заронили надежду. — Уверен, но только в том случае, если мы начнём полёт не позднее 10 июля. — Трудно успеть закончить всю подготовку так скоро.

— Я сделаю всё, чтобы успеть, — сказал Хепгуд. — В нашем распоряжении семь дней. Если энергично взяться за дело, мы успеем. Приезжайте ко мне завтра в девять часов.

Когда журналист ушёл, Хепгуд долго сидел, глубоко задумавшись. Он хорошо понимал, что принятое им решение довести ускорение до пятидесяти метров грозит самыми тяжёлыми последствиями для здоровья. Уже прежняя цифра — сорок метров — превышала допустимую нагрузку на организм почти в полтора раза. Медициной установлено, что человек может без вреда для себя перенести ускорение в тридцать метров в секунду за секунду, но и то при условии, что это ускорение будет действовать не более одной минуты. А он собирался подвергнуть себя и своего спутника пятикратному увеличению силы тяжести в течение десяти минут. Правда, он намеревался применить погружение в воду, но не был уверен, что это даст положительный результат. Риск был очень велик, но выбора не оставалось. Или рискнуть — или отказаться от борьбы и быть свидетелем полного торжества своего соперника. Перед глазами Хепгуда одна за другой пронеслись картины этой долголетней борьбы между ним и русским конструктором. До сих пор Камову удавалось быть первым. Сейчас Хепгуд рассчитывал взять реванш за все прошлые поражения. Так неужели отказаться от этой возможности из боязни, повредить своё здоровье!..