Запах искусственной свежести - Алексей Козлачков

Если судьбе угодно будет тебя извести, то это будет сделано при любых обстоятельствах и никакой расчет и предосторожности здесь не помогут, можешь хоть все распланировать тысячу раз, но все равно: ты направишь жене письмо, адресованное любовнице; тебе приспичит перед свиданием с женщиной твоей мечты, ты отойдешь за угол, а она будет подходить именно этим переулком; ты сплюнешь с досады, думая, что ты один, а попадешь на ботинок, а хуже – на галстук начальника, от которого зависит твое будущее. Ты, наконец, забудешь то, что забыть вроде бы невозможно, и тебя уличат во вранье… Абсурдизм таких, казалось бы, незаслуженных встрясок более всего заставляет задуматься о Провидении и попытаться понять его настойчивые рекомендации. Ну, не счастье же наставляет тебя таким образом; счастье всегда незаслуженно, всегда пьянит и лишь отвращает от судьбы и от попыток вчитаться в ее путаные тексты… Неудача и провал – вот что делает из тебя человека, заставляет приблизиться к себе, пережить экзистенциальный опыт.

– Я предполагала, что ты мне можешь отказать, но думала, Илюша, что ты хотя бы найдешь для этого вескую причину и не станешь обманывать меня, – она запнулась, – старую знакомую.

Мне стало резать слух это обращение уменьшительным именем, которым меня редко кто называл. Мать и близкая женщина – варианты подходящие, но я даже точно не помнил, называла ли она меня так в юности. Скорее нет. Она вряд ли тогда была в меня даже влюблена и, как это часто бывает с женщинами, просто досталась мне, как кубок – победителю соревнований, кубок – как это тоже часто бывает – переходящий, неокончательный. А затем перешла дальше – к более удачливому или менее романтичному соискателю. При чем тут «Илюша»?

Я посмотрел на опубликованные стихи и, несмотря на нервозную ситуацию, едва удержался от смеха, но вовремя почувствовал, что теперь всякая моя лишняя улыбка, смех будут интерпретированы как оскорбление:

Я рано проснулась, так мало спала!

Бандиты у власти – болит голова.

Глаза лишь закроешь – кошмарные сны,

На трупах народа шикуют они.

Потом было такое:

Предки наших мафиози – людоеды,

Мясо ближних у них было на обеды.

От них люди во все стороны бежали,

Эти люди славу добрых умножали.

И сейчас потомки древних людоедов,

Мафиози, нас глотают на обедах

И на завтраках, на ужинах – всегда,

От такой еды у них теперь беда;

Тонут все они сейчас в своем дерьме,

Жизнь опасная их, словно на войне.

Вот такие есть поганцы и у власти,

Развалили всю страну они на части;

Могут съесть нас до конца – рукой помашут.

За границей на поминках наших спляшут.

Народ добрый, наконец-то ты проснись,

На борьбу ты с этой тварью поднимись.

Несмотря на то что ситуация угрожала взрывом, я не мог оторвать глаз от чтения. Дальше шло мое любимое:

Погребальный марш поют у нас дома,

Им повсюду подпевают холода.

Оборону держит мэрия в окопе,

Оказалось комхозяйство у них в попе.

А бюджет для комхозяйства нулевой,

Труд работников при этом дармовой.

И сантехник, словно раб,

Он работает за так.

Болят руки его и тело,

Нет у власти до них дела.

Тепло тросом добывает,

В стояки трос пропускает.

В карман власти трос пусти,

Детям хлеб чтоб обрести.

Минимальная корзина слесаря пустая,

Зато максимальная в мэрии густая.

Дочитав, я все же не сдержался и засмеялся. Вся подборка была озаглавлена строчкой «В карман власти трос пусти» с невероятно удачным перебоем ритма и скоплением согласных: «т – р – с – п – с – т», – меня всегда передергивало от эстетического удовольствия. Подзаголовок публикации тоже был подходящий: «Пушкин – рядом не валялся». И рубрика: «Народ не безмолвствует». Стихи предваряла моя заметка, я и ее пробежал глазами, поскольку эта публикация была уже делом давним, и не мог унять хохота. Поэтке было 82 года. Стихи стала писать на пенсии и в основном на такие вот коммунально-бытовые темы: кран потек, мэрия окопалась, управдом – скотина, зажрался, кошка родила пятерых котят, соседка – стерва, мужиков водит каждый день, по ночам гудят. Своего рода народное радио в стихах. Выступала перед пенсионерами на лавочках, в основном – перед собственным подъездом, поскольку ноги уже плохо носили старушку. Иногда собиралась аудитория с трех-четырех лавочек, ведь, как я понял из ее же рассказов, компании пенсионеров тоже как-то делятся и соперничают, как и подростки. И если подростки делятся по районам и улицам, то пенсионеры «по лавочкам». Словом, к ней на слушания приходили даже посидельцы с уж совершенно враждебной лавочки по ул. Осипенко. Это ж хрен знает где – идти почти полкилометра! Это был реальный успех, почти слава.

Об этом я и написал в своей заметке, которая, вместе со стихами, представляла, скорее, репортаж с места события, а не литературную публикацию. И это был, со всеми этими оговорками, все же единственный случай публикации, да и про него я совершенно забыл именно потому, что у меня в голове эта публикация изначально проходила по графе «репортаж», а не «наши таланты». Репортаж как репортаж, только с цитатами.

Я понял, что не смогу ей сейчас объяснить всего этого. Она подумает, что я приплетаю ей какую-то невероятную «отмазку», обидится смертельно и проклянет меня навеки.

Черт, все же мне не хотелось, чтобы первая любовь прокляла меня навеки. Надо как-то выкарабкиваться. Ну, что там, какие варианты? Ну, допустим, он пишет хорошие стихи про любовь, например, или про что иное, про что пишутся хорошие стихи… Кто он по профессии? Курсант Высшей школы милиции… «Если кто-то кое-где у нас порой…» Про романтику милиционерской службы. Может, ко Дню милиции приурочить публикацию? Но до него еще долго – в ноябре, а сейчас май, и она, видимо, хочет немедленно, до ноября она меня размелет в мелкую муку. Я представлял, как будут выглядеть тягомотные стихи о пользе милицейской службы на полосах моей газеты, где все материалы, кроме новостей, подавались с известной долей издевки над городскими и губернскими властями и вообще в ироническом ключе. Если они даже окажутся хорошими, то все равно это будет совершенно неуместно, а если плохими – тем более. Да и в любом случае нас изнасилуют местные графоманы, которые только и жаждут прецедента. И так-то вся редакция завалена «народным творчеством» и анонимными доносами, а теперь еще к стихам старушки будут добавлять в качестве аргумента и стихи милиционера. Черт, черт! Надо все-таки что-то придумать, хотя бы оттянуть решение.

– Ну, хорошо, Ириша, ты меня застрелила, убила наповал. Но поверь, я вовсе не собирался тебя надувать, это действительно единственная публикация, больше не было. Я и забыл про нее. И это, как сказать… ну, это не вполне стихи что ли, это э-э-э…

Тут я не нашелся, как это определить для нее, а она понимающе перебила: