Барашек с площади Вогезов - Катрин Сигюрэ

Обычно моя прогулка по кварталу начиналась в семь часов утра, и не важно, что там за окном – дождь, ветер или снег. «Час пастуха!» – бросила я однажды, рассмеявшись, Наташе Лебрас. Но это не вызвало у нее ответного смеха. На самом деле для меня это был час волка: я выхожу в семь, потому что знаю, что в семь тридцать под фонарем должен появиться силуэт Незнакомца с площади Вогезов. Когда я смотрю, как он идет в мою сторону, это все равно, как если бы я смотрела на восходящее солнце, даже в середине зимы, когда небо чернильно-черное. Его силуэт вырастает, вырастает, а мне становится все теплее и теплее, и его зрачки все более расширяются на свету (хотя должны бы сужаться). Увидев его, я отступаю, давая себе слово снова выйти из дому в семь часов утра.

Каждое утро, поднимаясь с постели, я включаю компьютер и принимаюсь искать в Интернете телефонные номера специалистов по экологическим пастбищам, ветеринаров, скотоводов и пастухов. Также я болтаю в Сети с очень симпатичными людьми, любящими животных. Представьте себе, в моем доме никто из жильцов не держит животных! То есть мне предстоит стать социоанималистом, исключением в целой Франции! У мадам Ревон была собака, но она умерла несколько месяцев назад. А так как я расположена к мадам, потому что она старая, а я обожаю стариков, я сказала ей в виде соболезнования: «Кого же вы теперь заведете? Кого-то с более длинными лапами, надеюсь?» – и улыбнулась. Про длинные лапы я сказала потому, что в дождливую погоду ее собака наверняка доставляла всем неприятности, когда возвращалась грязная в подъезд. У бедного животного было такое вытянутое туловище, что ему не помешала бы еще одна пара ног, поскольку живот, волочившийся по земле, подметал тротуар получше, чем работники коммунальных служб. Когда эта собака возвращалась с гуляния, с ее шерсти стекало столько грязи, что требовалось вытирать лужицы. И кто это должен был делать? Но мадам Ревон не хотела собаку другой породы. И получилось так, что, желая развеселить старую даму своей шуткой, я заставила ее плакать. Сначала, видя ее слезы, я подумала, что она приняла мою шутку по поводу собачьих лап за злословие. Но оказывается, она плакала потому, что подумала, что скоро умрет. Сквозь рыдания она проговорила:

– Почему вы думаете, что я собираюсь взять еще собаку? В моем-то возрасте?

Но, мадам Ревон! Возраст не помеха, чтобы продолжать любить того, кого любишь! Я была возмущена; ее слова полностью противоречили моей этике.

– Вы не понимаете, – продолжала твердить она. – Ничто не заменит мне мою собачку! И, кроме того, в моем возрасте…

Опять про возраст… И про замену… Глупость какая, заменить можно все! Нельзя же ходить неряхой, мотивируя это тем, что сломалась стиральная машина, или обещать, что больше никого не полюбишь, когда любовь лопнула, как мыльный пузырь.

Я решила объяснить ей суть моей мысли:

– В вашем возрасте, мадам Ревон, скорее убивает то, что вы думаете, будто собираетесь умереть. Перестать жить – это значит больше не заводить собаку! Надо верить, что вы вечны, мадам, никто ничего не знает, даже если статистика утверждает обратное.

Я вовсе не хотела, чтобы она была разочарована, когда все-таки надумает умирать, или чтобы она на меня сердилась (сейчас). Но она грустно покачала головой, и я ушла.

В свою квартиру я вошла почти в слезах, подумав о том, что не доверяю старикам, которые не заводят животных снова, когда случается то, что случается, а также молодым, у которых животных никогда не было. А если не обращать внимания на похожесть животных на людей, а также на огромную пользу от них (от животных – для тех, кто не понял), это и вовсе кажется мне подозрительным. Польза заключается в том, что вы многие часы можете наблюдать за вашим любимцем, не отвлекаясь на какие-либо разговоры, кроме «ути-пути». С человеком все намного сложнее. Ему претит, когда за ним наблюдают, и он плохо переносит длительное молчание. Почти невозможно смотреть на человека без того, чтобы он в свою очередь не разглядывал вас, а животное не чувствует необходимости во взаимности. Ему наплевать на вашу жизнь, и это умножает удовольствие. Смотреть на то, как смотрит живое существо, – это самое ценное в познании мира и самого себя, это чертовски будоражит, особенно когда понимаешь, что его мысли по-настоящему непостижимы (ведь животное не может о них рассказать). Иногда я ловила себя на том, что, хоть мне и кажется, что вот это милое существо, играя, смотрит на тебя, – на самом деле оно смотрит только на себя. Вернее, внутрь себя. Когда меня спрашивают: «Что ты уставилась на моего кота?», я отвечаю: «Я смотрю на него потому, что мне интересно, как это можно ничего не замечать, когда он смотрит во все стороны». Ничто не доставляет мне большего удовольствия, чем рассматривать домашнего питомца по миллиметру, уткнувшись носом в его тело. Я могу провести целый час, изучая каждую складку или морщинку. Ах, простите, заговорилась, морщинки это у людей; так вот, я не люблю людей без морщин, я просто сдыхаю от скуки, когда вижу гладкую кожу. Но вернемся к животным. Они – все на одно лицо (фигурально выражаясь, конечно), и всё надо читать по их глазам, но очень часто в глазах отражается абсолютная пустота. Пустота? Нет, в них отражается отсутствие мучения или, наоборот, мучение, а это и есть жизнь. Все как у людей, поэтому я не считаю животных совершенными созданиями, говорю это искренне.

В поисках породы барашка я оказалась в таком же затруднении, как и выбирая мужчину на специальных сайтах в Интернете, где можно подыскать на время (но не навсегда) двуногого партнера. У меня не было никакого предпочтения относительно породы, и это одинаково относится и к барашкам и к мужчинам. Впрочем, есть различие. Выбирая четвероногого, ты не думаешь о его характере, в то время как с двуногими это важно. Между барашком породы «суффолк» – бежевым, с черной головой, длинношерстным «линкольном», «мериносом из Рамбуйе» и обычным существует еще множество разновидностей. Но множество – это ничто. Длинная и жесткая шерсть делает барашка непохожим на барашка, по виду он больше напоминает афганскую борзую, но я знаю, что такого лукавства недостаточно для того, чтобы обмануть совладельцев нашего дома. Завитки мериноса могут быть полезными в смысле возможности вязать свитера, и, если бы умела хорошо считать, как большинство моих соседей, я бы, не колеблясь, эти свитера продавала. Сама я покупаю кашемировые изделия на улице Баккар, где среди продавщиц есть и продавцы, которые дают мужские советы, протянув свои длинные руки к вещицам, вывешенным на стойках или уложенным на полках почти до самого потолка. Каждый сезон я одеваюсь исключительно в цвета, которые лежат все выше и выше, чтобы долго смотреть на мускулы, напрягающиеся под тонким трикотажем продавцов. Мускулы, которые напрягаются под тканью, для меня неотразимы. Даже под грубой джинсой. (Сама я хожу только в хорошем трикотаже, естественно.) Долгое время я колебалась между бежевыми и темными тонами, хотя на самом деле мне было абсолютно безразлично. Продавцы вежливо ждали. Это была их ошибка, но они об этом не знали. Я избегаю только зеленого. Зеленый приносит несчастье. Это отступление призвано сказать, что любой выбор меня истязает, это не мое призвание – выбирать.

В энное утро я измучила свой бедный мозг породами овец настолько, что решила поехать в деревню, чтобы увидеть все своими глазами. Вообще-то я регулярно езжу в деревню. Но в такое место, где нет барашков, чтобы прояснить свои идеи. В Булонский лес, например.