Сказки для парочек - Стелла Даффи

Страна возвращается к работе, а король и королева на кухню — печь пирог к возвращению детей. Пирог, пожалуй, будет с черными во́ронами; дрозды мелковаты и потому их понадобится слишком много. Вероятно, пройдет немало времени, прежде чем мальчик вернется домой, но он не горюет, ибо в своей стране он лишь принц, тогда как в нашем мире он на голову выше всех. Здесь он король в каждом жесте и каждый его шаг — поступок.

Возможно, случится дуэль, и дуализм убьет соперников. Меньше чем за один солнечный денек принц из маленького мальчика превратился во взрослого мужчину.

Обычно так оно и бывает.

Джош и Мартин. Надо пошевеливаться. Что-то происходит, кто-то крадет у меня секунды. Не знаю, кто и что, а уж как — тем более выше моего понимания, но я чувствую, надо торопиться. И я начинаю.

Выбор не так уж прост. На ком из двух мужчин остановиться? Элементарный контраст «черное-белое» не работает. Хотя в данном случае и он важен, если рассуждать в абсолютных категориях. Взять хотя бы черного — в буквальном смысле слова — Мартина. Он черен по-разному — как подгоревший соевый творог, как теплый кофе; я имею в виду горькие звонкие арабские зерна, а не рыжеватые колумбийские. Он не похож на легкомысленную балладу Пегги Ли о черном кофе, простом и одинаковом, сколько его ни размешивай. Темно-коричневые лицо, руки и мускулистая грудь постепенно бледнеют до цвета растаявшего шоколада в жаркой витрине — по краям Мартин светлее и прозрачнее. Понятно, что речь идет об очень хорошем шоколаде, с содержанием какао минимум семьдесят процентов. Дорогом и особом. Оттенки черного у Мартина многообразны и изменчивы. Однако в разговоре нам следует придерживаться лондонского стиля: политкорректность требует аккуратности в словах.

Опять же белый: что это за цвет такой? Отражение всех цветов, поглощенная пустота. Белый — это все или ничего. Как бы возмутились те, кто объявил белый цветом совершенства и положил его в основу своих велеречивых пророчеств! Как Мартин не буквально черен, так и Джош не чисто бел. Но он и не розовато-белый, как кельты; и не серовато-белый, как бедняки, которыми нашпигованы бетонные башни; и не молочно-голубой, как пугливо хранимое от непогоды парниковое дитя. Кожа Джоша цвета темной слоновой кости — цвет этот достался ему от испанских евреев до-инквизиторского периода. Сефардский налет паленой, медной желтизны покрывает его плоть, проникает под кожу и светлеет на гладких мускулах. Зимой Джоша покрывает интересная бледность, летом он смуглый средиземноморский красавец.

Джош и Мартин знают, что их физическая красота — минное поле для политкорректных высказываний. К счастью, их взаимоотношения достаточно длительны, чтобы не требовать плясок на пуантах вокруг точных терминов и фраз. Они достаточно долго целовались, ласкались и трахались, а потому не нуждаются в деликатных оговорках. Мартин и Джош знают: они — разные и в то же время одинаковые. Генетическая этика играет крошечную роль в их партнерстве. Ибо у них любовь. Любовь, которая только обоняет, но слепа, как летучая мышь.

А иногда она вцепляется партнеру в волосы.

Прежде чем решить, кем стать, я должна выбрать, кого взять. Встряхнуть. Вывернуть наизнанку. «Просто женщина» здесь не справится. Я должна стать и «просто мужчиной» тоже. И «просто человеком». Словом, мечтой феминисток.

Превратиться в мужчину? Я оборачиваю взор внутрь — на яичники, матку, срединную полость, определяющие мой пол. Дышу через лунные изгибы кровотока. Моя кровь густа и богата минералами. От ее насыщенности у меня кружится голова. Нет, я не покину женщину. Это не по мне. Слишком привязана я к этой полости внутри себя, к пустому утробному пространству, залогу неопределенного будущего. Я бессердечна, но не бездушна. И, кроме того, мне страшно нравится быть девушкой.

Я взвешиваю все плюсы и минусы. С Мартином такое уже бывало, с Джошем нет. Следовательно, Мартину уже ведомо, что этого ему не надо, он попробовал — не получилось. Джошу ничего подобного не известно. Можно сказать, он дважды невежда. Неведомое не может причинить боль. По крайней мере, сильную. И — о да! — невежество равно блаженству. Кто я такая, чтобы лишать Джоша блаженства? И кто знает, возможно, девушка, с которой Мартин спал, ему не подходила. Ибо девушки столь же разнообразны, как и парни, разве нет? Вероятно, даже более разнообразны, если учесть огромный выбор маскировочных средств, доступных нам в каждом универмаге. Я мастерица от «Мастерс и Джонсон», максимальный фактор «Максфактора».

Я раздумываю обстоятельно и не спеша. Исчерпав возможности яви, ложусь с образами молодых людей в постель и грежу о них в расширяющейся тьме и сужающемся свете. Я чураюсь сияния звезд — их блеск может фальшиво разукрасить мой выбор, и позволяю цветам в вазе умереть. Сейчас моя башня — все равно что нашлепка льда на полюсе; я допускаю в дом не более четырех часов дневного света. Я экспериментирую, играю, перелицовываю себя, преображаюсь исключительно в темноте. И моему взору является идеальная «она». Теперь я знаю, как мне достать этих двоих. Я сыграю роль женской закуски к главному мужскому блюду. Я не стану перебивать вкус, но лишь подчеркну его. Выгодно. Для себя.

Я черна, но хороша собой, о дщери Иерусалимские!

Я черна и хороша всем, о матери Северного Лондона!

Я пришла забрать ваших сыновей.

Ну, может, только одного или парочку.

Теперь я — милая еврейская девушка из Северного Лондона. С первым апреля! Признаю, возможно, я сделала не очень оригинальный выбор, но что-то есть в этих маменькиных сыночках, некий запах вечности, исходящий от их воспитания. Я подумывала преобразиться в черную девушку для еврейского парня или в экзотическую еврейку для черного мужчины. Но потом припомнила бар-митцву Джоша, последний религиозный акт его юности, и мне пришло в голову, что, возможно, Джошу от бабушки перепало чуть больше, чем бледно-зеленые глаза на смуглом, заостренном и лишенном морщин лице. От нее ему перепало страдание, скрытое под тяжким бременем избранности. Конечно, Джош изрядно подкован в любви, политике и гендерном поведении, он оставил далеко позади примитивное понимание коллективного подсознательного и генетической вины. Джош — воплощение всеобъемлющего сознания, сочувственного понимания, простирающегося много дальше древнего чувства «избранности». Такое сознание — все равно, что концентрат живительной мудрости в стакане свежевыжатого яблочного сока, который он ежедневно выпивает.

Не то, чтобы мне не хочется трахнуть Мартина. Я бы даже предпочла мужчину, который хотя бы раз уже прошел через это, чем рисковать с гетеросексуальным девственником. Впрочем, возможно, я попробую обоих. Достойная получится кода. Но у меня нет вечности в запасе, а с Джошем будет проще. Надо закончить любовный триптих, и время не ждет.

Когда Джош посмотрит на меня, он увидит женскую версию самого себя. У меня светлые глаза, темная кожа, черные густые волосы в тугих завитках и длинные тонкие пальцы. Я — его сестра, его мать, все его бабушки, и дочь Фрейда на моей стороне. Я — сотня прародительниц против горстки братьев с другом Мартином во главе. Наши мягкие губы смягчат темный грех. Какой мужчина сможет долго противиться зеркальному отражению собственной красоты? Я — идентичная инверсия Джоша. Еврей Джош называет себя атеистом, но к кому он воззовет, когда войдет в меня? И завидев мальчишку, что мочится в закоулке, не захочет ли он, чтобы его член стал таким же?