Русский террор - Лилия Ким

Ее слова обожгли Митю словно бичом. Боевой группы?!

— Вчера мы лишились трех преданных соратников, — трагическим голосом произнесла Лиза. — Это были очень смелые, исключительно преданные нашему делу люди. Нам без них будет трудно, тем более что до назначенного срока…

— Я бы не торопился излагать ему все подробности, — прервал ее Кольцов, глядя Мите в глаза.

Взгляд его был не то насмешливым, не то презрительным. Ничего хорошего в нем не было уж точно.

— Брось! — звонко рассмеялась Лиза. — Это же Митя! — и добавила, подмигнув: — Разве ты о нем не слышал?

И она подхватила Истопчина под руку, все с той же внезапной игривостью и веселостью. Тот не сопротивлялся, хотя это «разве ты о нем не слышал?» Мите совсем не понравилось.

— Идем, я тебе здесь все покажу!

Днем, когда старшие Смирновы спускались в контору, третий этаж смирновского дома погружался в сонную дрему. Николай отсыпался, Владимир обыкновенно убегал спозаранку по какому-нибудь из своих бесчисленных дел, младшие дети уходили на прогулку со своими боннами и гувернанткой. В гостиной оставалась одна Мария Николаевна.

Быть на двадцать семь лет моложе мужа довольно трудно. Хотя бы уж потому, что некоторые из твоих падчериц и пасынков старше тебя. Впрочем, Петр Арсеньевич, предвидя возможные трудности, попытки неуважительного отношения к новой супруге сразу решительно пресек, вверив ей все ключи и ясно дав понять, что каждый, кто ее обидит, будет иметь дело с ним лично. Вопрос наследства вслух ни разу не поднимался, но каким-то образом всем стало ясно, что Петр Арсеньевич именно о нем и говорит. Чтобы не искушать Марию Николаевну понапрасну, старшие дети, особенно замужние дочери Смирнова, старались с ней лишний раз не встречаться. Поди потом докажи, что ты ее не обижал.

Говоря со старшими сыновьями мужа, Машенька обыкновенно напрягала ноздри и выгибала бровь, и лицо ее принимало модное выражение la femme fatale. С таким выражением она отвечала даже на самые простые, бытовые замечания, вроде: «напомните Глашке чтоб почистила фрак», или «что-то студня захотелось, распорядитесь кухарке». О том, что не касалось дома, Николай и Владимир с мачехой никогда не заговаривали. Петр же и вовсе, приезжая из Петербурга, вежливо здоровался, после чего вел себя так, будто Машеньки на свете нет вовсе.

Еще хуже дело обстояло с «падчерицами». Если старшая, Вера, жена купца второй гильдии Чекалина, и Мария Расторгуева, чей муж истратил все ее приданое на актрисок, еще проявляли хоть какое-то почтение к мачехе, то Наталья Бахрушина и Глафира Абрикосова лишь в присутствии отца сохраняли какое-то подобие вежливости. Что касается последней, то женитьба отца, очевидно, изменила ее отношение к нему. Хоть с виду она продолжала оставаться почтительной дочерью, но речь ее стала холодна, а движения в его присутствии скованы.

Быть женой человека, чье состояние считают самым большим в империи, тоже не легко. Многие этого не выносили и болтали про замужество Марии Николаевны Бог знает что. Дочка разорившегося купца Медведева, самая невзрачная из его красавиц, вышла замуж в четырнадцать лет. А познакомилась со Смирновым в девять. Он дал ей приданое, оплатил обучение в Елизаветинской гимназии, снабдив наилучшим гардеробом, и зорко следил, чтобы она ни в чем не нуждалась. Как только гимназия была окончена, Петр Арсеньевич повел ее под венец. Однако что бы ни говорили, Смирнов всего лишь последовал крестьянскому обыкновению — брать жену совсем молодой и воспитывать на свое усмотрение.

Один раз круто переменившись, жизнь Марии Николаевны потекла необыкновенно однообразно. Временами она бралась «выколачивать пыль» из смирновского семейства. Заводила абонементы в театры, обустраивала дачу, приглашала детям педагогов. Ее супруг в это не вмешивался. Театры сносил, на дачу пару раз за лето наведывался.

После замужества Мария Николаевна вдруг полюбила платья из темного крепа и стала носить монокль, хоть зрение имела прекрасное и совершенно в очках не нуждалась.

Главными врагами Машеньки все эти годы были скука и мигрень. Одно другое усиливало, и выхода из этого замкнутого круга она никак не могла найти.

Машенька стала запоем читать.

Днем, после завтрака, поскучав немного на уроке младшей дочери, послушав вполуха гувернантку, она отправлялась в книжную лавку Смирдина. Там, надев пенсне, брала одну за другой книги, что подавал ей приказчик, открывала их то вначале, то где-то в середине, внимательно, даже с преувеличенной заинтересованностью прочитывала несколько предложений, живо реагируя. Иногда склоняла голову набок, приподняв бровь, будто неожиданно нашла в сочинении что-то дельное. Губы ее при этом слегка кривились, словно говорили: «Вот уж не ожидала никак, что этот может нечто стоящее сотворить». По большей части же морщила нос, словно от несвежей рыбы, возвращая томик приказчику с выражением скуки и легкой брезгливости. Чем руководствовалась Машенька в своем выборе, определить или угадать не было никакой возможности. На обратном пути она всегда велела останавливаться у одного из привокзальных киосков, принадлежавших Суворину, издателю «Нового времени». Не выходя из экипажа сама, посылала кучера или сопровождавшую ее экономку купить все новейшие криминальные и любовные романы. «Барыня велела для прислуги купить», — такую фразу Мария Николаевна строго велела говорить лоточнику. Впрочем, заботясь о нравственном воспитании своей многочисленной челяди, она довольно внимательно перлюстрировала яркие сюжетные истории, и те, что казались ей слишком фривольными, запирала в специальном сундуке. Книги от Смирдина Машенька заботливо расставляла в библиотеке, уверенная, что вскоре непременно найдет для них время.

Вначале театрального сезона Мария Николаевна всегда приобретала одну из лучших лож. Посещала премьеры первых недель, если вдруг не заболевал кто-то из детей, не случался приступ мигрени или грустное, переменчивое настроение не извещало о скором приближении ежемесячных женских хворей. Чаще других Смирновых в семейной ложе можно было видеть Владимира с женой, актрисой Никитиной, ее сестрой, а иногда в обществе дам полусвета, которых большинство присутствующих мужчин прекрасно знали лично, но в театре предпочитали делать вид, что совсем даже с ними не знакомы.

День Машеньки проходил обычно беспокойно. Просматривая журналы и газеты, которые выписывала в огромном количестве, она часто натыкалась на советы по воспитанию и считала своим долгом немедленно ознакомить с новшествами бонну, гувернанток, а если дело было на даче, то и берейтора, нанятого Алешеньке. Далее наступала очередь доклада экономки. Мария Николаевна завела в доме строгий учет, наподобие английского. Домашняя бухгалтерия велась с размахом. Большие амбарные книги хранили подробнейшее описание и подсчет стоимости всего съеденного, выпитого, истраченного на педагогов, платье носильное и исподнее, собственную конюшню, жалованье прислуге и прочие необходимые семейные расходы. Если бы Петр Арсеньевич захотел, то в любой момент мог бы узнать, как были истрачены деньги на ведение домашнего хозяйства, которые он ежемесячно выдавал супруге. Она сама настояла, чтобы средства выдавались именно ей, а не бывшей ключнице, ныне экономке Агафье. Ведение такого огромного и подробного учета требовало много времени и сил. Чтобы осуществить это важное дело, пришлось нанять двух молодых приказчиков, только окончивших бухгалтерский курс в коммерческом училище Щукина.