На всё село один мужик (сборник) - Василь Ткачев

Детей своих Степан вызвал на субботу – как раз в этот день, рассчитывал он, у них меньше забот, как-никак выходной – выберутся, никуда не денутся, а чтобы подстраховаться, чтобы не было никаких отговорок, придумал – прости, Полина! – причину: болеет мать и очень просила приехать. А то, возможно, не успеете. Тогда будете укорять себя всю оставшуюся жизнь. Думайте!

Степан и Полина стали ждать детей. Непростое это дело – ждать. Вроде и знаешь, когда та суббота, до нее далековато еще, а нет-нет и поглядываешь в сторону дороги, что ведет от шоссе в деревню: не идет ли кто из своих? Не едет ли? А вдруг?.. Может, кто и раньше надумал из них выбраться, необязательно же придерживаться назначенного дня.

Пока нет, не видать.

У Степана и Полины родилось трое детей. Первый Михаил, Сергей на два года моложе, потом родилась Клавка. Сергей уехал в свое время на заработки в Караганду, там женился на девушке-сибирячке, но семейной жизни не получилось: говорят, вроде как нагло, откровенно изменяла сыну жена, он не выдержал всего этого и наложил на себя руки. Ну, и чего ты добился, Сергей? Об этом иной раз думал Степан, и тогда он еще острее чувствовал свою вину за то, что потерял сына. Знал же, знал, что и как в Караганде, с ним там был и сын соседа, потому шило в мешке не утаишь, однако не решился поехать в неблизкий свет, не осмелился, хотя и надо было бы. Надо. Смотришь, и привез бы он Сергея домой, и жил бы тот… Трактористом он в шахте работал… Сел бы и тут на трактор… «Прошляпил, одним словом, сына, – упрекал себя Степан Шульга. – Не упустить бы теперь Клавку…»

Шульга сидел за круглым столом, поставив свои острые локти на цветную клеенку, и представлял… Представлял, будто бы они, дети, все в сборе, на своих местах. Тут Михаил, тут Клавка… Там был бы Сергей, но его нет и не будет, старик уже в это начал верить. Он даже подымал на каждого из них свой тяжелый, свинцовый взгляд, держа паузу, и говорил Клавдии:

– Начнем с тебя, красавица. Давай, объясни вот нам всем тут, как докатилась до такого, что про тебя вся наша деревня только и говорит паскудство всякое, не сказывая уж про твои Сидоровичи, где ты сегодня не живешь, а прозябаешь. Стала человеком последнего сорта. Давай, давай, Клавка! Судный день! Говори!.. Видишь, я и брата твоего, Михаила, вызвал. Для положительного примера. Может, хоть он на тебя подействует, а?

И Клавка вроде бы сперва краснеет, а потом делает вид, что ничего не понимает: я, мол, за здорово живешь попала за этот круглый стол, извините – до свидания. Я хорошая. Я не такая. Наконец спрашивает:

– Ты о чем это, папа? – и прикрывает ладонью свой беззубый рот.

– Как о чем? А о том, дочка, как хоронили твоего мужа, Петра, вот о чем я…

– Хоронили. Ну, хоронили… Умер ведь… И ты же был… сам видел…

Степан прикрывает глаза широкими шероховатыми ладонями:

– Лучше бы я там не был и не видел, хотя мужик у тебя был неплохой, – отрешенно проговорил Степан. – Я же тогда, дочь ты моя, едва от стыда не сгорел. От кого, от кого я услышал тогда те слова?! Если бы не слышал своими ушами и не видел своими глазами, а если бы люди передали, – не поверил бы!.. Никогда бы не поверил!.. Ты слышишь меня, дочка?!..

– А что, что она сказала? – смотрит на Степана Полина, вроде не знает: заступиться, конечно же, хочет за дочку, душа материнская мягкая, добрая.

А Степан продолжает:

– Утром опохмелиться просит твоя дочь – вот что она сказала. Михаил, ты не был на похоронах, так послушай. Я и не знал, что у меня дочка так пьет – моднее горького пьяницы-мужика. Баба просит опохмелиться! Когда такое было? Люди, что с нами делается?! Муж, Петр, значит, в гробу, а она ищет, чего бы выпить. От хозяйки водку попрятали, это же надо! Не дадите, говорит, опохмелиться, гроб переверну. Слышали? Гроб! С покойником! С Петром! Переверну, говорит!.. И пытается, и примеривается, как бы действительно опрокинуть… Каково, а?

Михаил вроде бы тихо спросил:

– И что, дали?

– А куда денешься? Дали. Налили.

Тут и Полина подсказывает:

– Всего один шкалик.

Шульга, в очередной раз посмотрев в сторону шоссе, сам себе сказал:

– В Евангелии сказано: дети должны уважать и бояться своих родителей. А у нас?

… Минула суббота, а Клавка так и не приехала. Приехал один Михаил, у него своя машина, поэтому он долго выкладывал из багажника пакеты, даже выставил мангал и банку с замаринованным мясом.

– Будет шашлык, отец!

Ужинали за круглым столом. Шашлык получился вкусный, он щекотал своим пряным запахом нос старого Степана, но в горло не лез: горе все же в семье, тут не до вкусной и сытной еды.

Назавтра поехали к Клавке. Полину не брали – у нее больное сердце…

Круглый стол так и не пригодился Степану. Зимой Клавка напилась и уснула у колодца, в каких-нибудь пяти шагах от дома. «Этого и надо было ожидать», – охарактеризовал тогда грустную новость старик и прежде, чем поехать на похороны дочки, взял топор и порубил стол. Когда крушил стол топором, высоко подымая его над головой, то приговаривал:

– Раньше надо было этот стол сделать! Раньше! Тогда бы, может, и Сергей живой был! И Клавка жила бы, не упустили бы!.. Вот когда надо было этот стол сделать… Вот когда… А то все откладывали на завтра, на послезавтра. Все некогда было. То трактор, то посевная… Ничего откладывать нельзя. Проспали детей, одним словом… Проспали… Полина, ты слышишь меня? Нас, нас бить надо было! Плетью! – Шульга высморкался, отбросил в сторону топор. – Забирай дрова, баба. Они будут хорошо гореть… Это не простые дрова, это особенные дрова – они из нашего круглого стола… Одна польза теперь от стола – небо коптить. Все надо делать в свое время. И столы. Как же – президенты люди разумные: созвонятся и заседают. Сразу, когда надо… Не ждут с моря погоды. Спасибо, президенты! А я опоздал… Прости, Сергей… Прости, Клавка…

На месте круглого стола теперь ничего нет.

Несведущий человек даже не догадается, что когда-то он тут вообще был и вселял благие надежды старому сельчанину Степану Шульге…

По шиферной крыше дачного домика монотонно барабанили капли дождя. Разорванные в клочья свинцовые тучи висели на небе дырявым решетом. Сиротюк в который раз выглянул в окно: ну, как там, на улице? В лужах, что образовались в неглубоких выбоинах на узкой – как проехать – дороге, пузырилась вода. Никого из людей. Да и кто в такое осеннее ненастье будет выходить из дома без особой нужды? Сиди себе спокойно, дачник, в тепле и уюте, подбивай результаты: что выросло в этом году, что не уберег от жары и вредителей, строй планы на следующий год. Сиротюку же было не до всего этого – его вызывали в город, и кроме поездки ничего в голову не лезло. Там ждут. Сказали строго, чтобы приехал, и никаких «нет», ведь два раза наведывались к тебе, уважаемый, сами, и лишь поцеловали замок. Пригрозили даже административным взысканием… Но как поедешь, если с самого утра идет дождь? Если бы имелся свой транспорт, тогда другое дело. А так пока доковыляешь до автобусной остановки – промокнешь до нитки, никакой зонтик не спасет: ветер то и дело подхватывает струи дождя и крутит ими, как хочет, поэтому не оставит на одежде сухого места. «Вот тебе и толстосум, вот тебе и куркуль!.. А своего транспорта нет. Пчеловод, называется. Тридцать семь ульев…» Злясь, Сиротюк сдвигал брови на переносице, хмурил лоб и думал: «А кто же из них, соседей по даче и покупателей меда, действительно мог подсчитать те ульи? И когда? Вроде же никто не проходит дальше порога…» Да и кто он, тот доброжелатель, который написал про него в райисполком, который донес, что Сиротюк, значит, вместо пяти ульев, вроде бы как разрешенных по закону, держит их на тридцать два больше? Кому глаза он мозолил своими пчелами? И вообще, существует ли такой закон или писака взял его с потолка? Хотя нет – из райисполкома также что-то говорили про те пять ульев. Хорошо еще, что попросили приехать одному – без них… А то было б!