Пышная свадьба - Барбара Картленд

Слепящее солнце сверкало на гладкой, спокойной поверхности моря. Трудно было поверить, что совсем недавно их корабль раскачивало и швыряло из стороны в сторону с такой силой, что невозможно было удержаться на ногах.

Теперь же ветер был совсем слабым, паруса беспомощно повисли, и судно шло под парами.

Вечером, когда сестра Тереза сидела с Летти, Дорина поднялась на палубу. Темное небо было усеяно звездами.

Дорина с восторгом ощутила, что ей совсем не холодно без плаща, в одном тонком платье, и хотя к вечеру температура воздуха немного упала, было все еще очень жарко. Горячий воздух был насыщен влагой, что служило источником непрерывных жалоб Летти все последние дни.

— В Красном море всегда очень душно, — успокаивала ее сестра Тереза. — Когда мы выйдем в Индийский океан, станет намного легче.

«А мне нравится такая погода!» — подумала Дорина.

Это было правдой. Она обнаружила, что горячий влажный воздух почти полностью излечил ее от насморка, который доставлял ей мученья в течение всей зимы.

Ее нос больше не был заложен, исчезла привычная ломота во лбу. Она могла свободно дышать, и это принесло ей громадное облегчение.

— Зимой все страдают от насморка, — как-то сказала ее мать, — поэтому не думай, что ты сильно отличаешься от других.

— Я так и не думаю, мама, — ответила Дорина. — Просто я упомянула об этом, потому что мне очень трудно дышать.

— Терпеть не могу, когда жалуются на малейшее недомогание! — резко оборвала ее графиня.

Хотя Дорине было обидно, что мать не проявила сочувствия к ней, она все же могла ее понять.

Летти жаловалась и ныла по любому поводу, к тому же сама графиня каждую зиму страдала от ревматизма, и не желала слушать про чужие болезни, потому что ей хватало своих.

Отец, однако, проявил больше внимания.

— Возьми понюшку моего табаку, Дорина, — сказал он. — Когда у меня насморк, я всегда так делаю, и мне это очень помогает.

Дорина попробовала сделать, как он советовал, но от этого у нее лишь сильнее заложило нос.

У нее было подозрение, что это не обычный насморк, а следствие экземы, так изуродовавшей ее лицо.

Если это было так, она отлично понимала, что ей ничто не поможет. Она давно уже прекратила употреблять какие-либо лекарства от своей болезни, окончательно убедившись в их абсолютной неэффективности.

Теперь же, глядя на море, она глубоко вздохнула и почувствовала, что ее нос дышит намного легче.

Она прошлась по палубе, почти безлюдной в это время суток. Из курительной доносились взрывы хохота, и ей стало ясно, где коротают время пассажиры, которые не хотят рано ложиться спать.

Прислушиваясь к хриплым голосам, она подумала, как мало знает о мужчинах.

Однако же ей приходилось решать так много чужих проблем и выслушивать такое количество тайных признаний и от деревенских жителей, и от слуг в Олдеберн-парке, что она неплохо разбиралась в человеческой психологии.

Люди, одетые в роскошные туалеты и вращавшиеся в высших слоях общества, тем не менее продолжали оставаться просто людьми.

Они рождались и умирали. Они хотели быть счастливы так же, как и простая судомойка или мальчишка, работающий на конюшне.

Дорина с завистью подумала о сестре Терезе.

Ее жизнь была посвящена тому, чтобы помогать другим, и Дорина была убеждена, что именно вера позволяла ей найти правильные ответы на все вопросы. Вера вдохновляла ее, это было видно по выражению ее глаз, по тому, как она разговаривала. Когда она не читала Летти, она задумчиво перебирала четки, и Дорина знала, что она молится.

«Я уверена, что ее молитвы помогут Летти, — сказала себе Дорина. — Может быть, они сотворят чудо, и она станет такой же, как все окружающие. Возможно, замужество совсем изменит ее».

Она пыталась представить себе Летти в роли жены и матери, но это было очень трудно.

«Я уверена, что все будет хорошо», — пыталась убедить себя Дорина.

Она знала, что когда она беспокоилась о будущем, ее волновало счастье не только Летти, но и Максимуса Керби.

Она хотела, чтобы он был счастлив.

Она подумала, что он заслуживает семейного счастья. Как это, должно быть, тяжело для мужчины, несущего такое бремя ответственности, не находить отрады и покоя в своем доме.

Дорина взглянула на звезды и внезапно подумала, как замечательно было бы оказаться на месте Летти и знать, что скоро ты станешь женой самого привлекательного мужчины на свете.

Если бы ее ждало такое будущее, она сейчас, в эту самую минуту, обращала бы к нему свои мысли, веря, что они долетят до него через все моря и океаны, которые пролегли между ними.

Душой она была бы рядом с ним, хотя их разделяли долгие мили пути.

В своих мечтах она разговаривала с Максимусом Керби, слышала его голос. Увлекаемая своим воображением, она представила, как он сжимает ее в объятиях! И, испугавшись этой мысли, она внезапно вернулась к действительности.

«Как только это могло прийти мне в голову»? — спросила она себя.

Но тут же с грустной улыбкой решила, что мечты не могут никому повредить.

Она вовсе не предавала Летти, потому что в конце концов какое имеет значение, думает ли она о Максимусе Керби или мечтает о нем.

Он не узнает об этом, а когда она вернется в Англию, все, что у нее останется, — это мечты.

«Мне очень посчастливилось», — сказала себе Дорина.

Она не могла сдержать нараставшее волнение и трепет восторга оттого, что скоро окажется рядом с ним.

Мысли о нем преследовали ее с того момента, как она увидела его выходящим из фаэтона, в котором отец привез его в Олдеберн-парк.

— Я так хочу снова увидеть его! — прошептала она.

И внезапно она почувствовала, как эти слова на крыльях понеслись через океан навстречу Максимусу, туда, в неведомую даль, где он ждал Летти, свою будущую жену.

На следующее утро Дорина поднялась очень рано, чтобы, как обычно, прогуляться по палубе.

На корабле никогда не бывало тихо. Помимо шума парового двигателя и скрипа мачт, на палубе были слышны отрывистые команды и быстрые шаги матросов. Часто оттуда, где размещались пассажиры четвертого класса, доносилась музыка, а теперь, когда стало так жарко, многие из них спали ночью прямо на палубе.

Дорина с удовольствием прислушивалась к этим звукам. Они напоминали птичий гомон, который будил ее по утрам в Олдеберн-парке.

Умывшись, она быстро оделась, желая скорее выйти на палубу. По непонятной ей самой причине она чувствовала прилив сил и радостное возбуждение.

Она надела самое легкое из своих платьев, сшитое из серого муслина. Белый воротничок и манжеты придавали eму строгий, почти монашеский вид.