Тридцать дней до развода - Ашира Хаан

Я накрываю ее ладонь своей… и больше не могу ее отпустить. Меня снова как будто примагничивает к этой девушке. Кто ее создал такую? Идеальную ловушку для Богдана Чернова?

Но и она стоит, как завороженная. Не убирает руку. Вот мы два идиота!

— Даш, скажи, а в Москве уже не принято гостей чаем угощать? — интересуюсь между делом. — Законы вежливости не в моде?

— Ой! Прости! — Она правда смущается. — Это же квартира Светки, я не очень чувствую себя хозяйкой. Проходи, конечно же. Думаю… — Она как будто делает над собой усилие, чтобы это произнести. — Она будет рада, если застанет тебя, когда вернется.

— Надеюсь, этого не случится… — бормочу я, проходя за ней на кухню.

Даша развивает бодрую деятельность: включает чайник, начинает вытирать со стола, хлопать дверцами шкафчиков, доставая то какие-то конфеты, то засохшие до состояния дерева сушки. Я не говорю о том, что сам мог бы принести угощение, — гость, блин.  Но и не останавливаю ее, потому что смотреть на эту суету приятно. И сидеть здесь, на теплой кухне, тоже очень приятно. Как будто моя новая жизнь с ней уже началась.

Ей-богу, после концерта в ЗАГСе, а особенно после ЗАГСа, я заслужил небольшой перерыв в боевых действиях. Оазис посреди радиоактивных пустошей, где бегают мутанты и зомби и только отвернешься — откусывают половину жопы.

Даша ставит передо мной огромную чашку чая и за мгновение до того, как высыпать в нее ложку сахара с горкой, вдруг спохватывается:

— Ой, а ты сладкий пьешь? Я почему-то решила…

— Сладкий, — киваю я. — Три ложки. Все правильно. Сядь уже, Даш.

— Ты мое кресло занял, — с легким оттенком недовольства и улыбкой, прячущейся в уголках губ, говорит она.

— Не беда, — заявляю я и, перехватив ее поперек живота, усаживаю к себе на колени. — Здесь места хватит всем.

Она замирает.

Только сердце снова бьется так, что я слышу.

Кладет руки мне на плечи.

Кончиками пальцев поглаживает шею с боков, и я едва удерживаюсь, чтобы не начать урчать, — что-то внутри само по себе гулко вибрирует, рождая тяжелую низкую дрожь.

Но я не издаю ни звука, даже стараюсь не дышать, чтобы не спугнуть ее.

Потому что она так смотрит на мои губы, что, кажется, сейчас сама нарушит свои правила, и лучше бы мне не напоминать ей о реальности, пока она готова поддаться слабости.

Как завороженная, она наклоняется ко мне — медленно, невыносимо медленно, так что сторонний наблюдатель и не заметил бы этого движения. Но я ощущаю каждый миллиметр, на который сокращается расстояние между нами. Да ладно миллиметр — что там после него? Микрометр? Вот даже его ощущаю.

В груди растет ощущение бешеного восторга — даже если бы я хотел сейчас вдохнуть, я бы не смог.

Ну же, ну…

Но меня срывает слишком рано. Притяжению становится невозможно противиться, и я сжимаю ее теплое тело руками и преодолеваю последние сантиметры между нами, накрывая губами губы.

И она… отшатывается.

Пытается вскочить, но я держу ее крепко.

— Нет, Богдан! — вскрикивает.

— Ты же обещал! — упрекает.

— Пожалуйста… — плачет.

Не помню: обещал?

Но мольбу в ее голосе вытерпеть не могу.

— Не буду… — шепчу тихо куда-то в волосы, накрывая рукой затылок, когда она утыкается лицом мне в плечо. — Если ты так хочешь. Только не убегай. Посиди со мной.

Я знаю, как будет ломить пах от этих посиделок: я помню свои шестнадцать-восемнадцать, когда мы тискались на лавочках вечерами. Хотя даже тогда можно было целоваться до одури, до головокружения.

Все равно. Не мальчик, потерплю.

— Посмотри на меня… — прошу.

Она поднимает голову, и я снова с трудом могу вдохнуть.

— Ты такая красивая, — говорю. Но эти слова не передают того ощущения, что гнездится у меня в груди. Захватывающего дух восхищения.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Ведь что такое женская красота? Гладкая кожа, большие глаза, пухлые губы, тонкий нос, высокие скулы — все эти банальные черты, которые тиражируют на обложках журналов и рекламных плакатах. Но, конечно, все женщины неуловимо отличаются друг от друга, и даже идеальные черты у всех выточены чуть-чуть по-разному.

Только одну Дашу, кажется, неведомый резец выточил так, что именно у меня останавливается сердце, когда я на нее смотрю. Все те же глаза-губы-нос-скулы-кожа, но почему-то только от нее не отвести глаз.

— Ты тоже… — вдруг говорит она, с не меньшим жадным вниманием рассматривая меня. — Очень, очень красивый.

И легкими пальцами очерчивает мой лоб, щеки, нос, линию челюсти, смешно шипя, когда колется о щетину. Рисует касаниями мое лицо — я закрываю глаза, чтобы насладиться этой лаской. Самой настоящей.

Тоже запретной, если подумать. Что там поцелуи — вот это по-настоящему интимно, то, что сейчас между нами происходит в тишине чужой кухни, пока на столе безнадежно остывает чай.

Последнее касание она оставляет на кончике носа и звонко смеется. Я открываю глаза и смеюсь тоже — а потом стремительным движением чмокаю в кончик носа ее саму.

И делаю крайне невинный вид. Что? Кто? Никто не целовался!

— Богда-а-ан! — возмущается она.

— Что-о-о-о? — передразниваю я, улыбаясь.

Теплое щемящее счастье в моем сердце так непривычно, что на секунду я даже задумываюсь: это ведь ненормально — чувствовать собственное сердце? Может, так и начинаются инфаркты?

— Давай договоримся, правда, — просит Даша. — Я… буду с тобой. Обещаю. Когда ты будешь свободен.

— Спасибо, — абсолютно серьезно говорю я, глядя в ее темные глаза с золотистыми прожилками. Они похожи на драгоценные камни — блеском, глубиной, неумолимой твердостью, что сверкает в них.

— Никаких поцелуев.

— Согласен, — киваю я, хотя совершенно не согласен.

— Никаких рук в неприличных местах.

— Мммм… А какие неприличные? — строю дурачка, начиная скользить ладонями по ее телу. Здесь мягко, тут упруго, там — невыносимо притягательная впадинка, а как горячо сейчас… Ух, как сносит голову!