Стоянка запрещена - Наталья Нестерова

Во мне заложена устаревшая генетическая программа, не эволюционировавшая по ходу изменений в общественной этике. Проще всего, хотя и примитивно, назвать программу «женской гордостью». Плюс воспитание, которое генетические дефекты только развило. Не могу, хоть убейте, раз – и ноги раскинула! Без любви, без страсти душевной, без мечты и её воплощения, без надежды и будущего, без фантазии и полёта. Один раз попробовала, хватит. Не желаю бревном выступать.

Все эти мысли: о Прохиндее, бревне, генетической программе, последствиях воспитания и др. – не тянулись, не заняли время, которое требуется для чтения двух абзацев. Мне-то и в здравом уме требуется напрячься, чтобы внятно произнести: «программа, не эволюционировавшая по ходу изменений в общественной этике», а чего уж тут, на пике эмоций требовать. Мысли промелькнули секундно, как вспышки, маячки из прошлого, якорьки и воспоминания о болезненных уколах. Ровно столько, сколько звучали мои слова, которые повторила:

– Это нечестно, Костя!

– Почему? Разве я тебя обидел?

– Да.

– Чем, Асенька?

И тут мне вспомнилось, что со сна у людей дурно пахнет изо рта. От Кости ничем гадким не веяло. А от меня? Бабушка, телесериалы глядя, комментировала: «Целует её спросонья, фу! У неё ж как лошади во рту переночевали».

Поэтому я говорила, почти не размыкая губы:

– Потому что ты знаешь, как я от тебя завишу, что я ноль без палочки… без тебя. Расплаты желаешь?

Другая палочка, упиравшаяся мне в живот, медленно теряла напор.

– Что ты несёшь? – пробормотал Костя. – Как ты могла подумать?

– Как ты поступаешь, так я и думаю.

– Ася! Ты мне нравишься. Очень. Сильно. Давно. Какая, к чёрту, расплата? Неужели ты думаешь, что я могу с тебя… или вообще с кого-то натурой брать?

– Думаю. Разве не было? С какими-нибудь безголосыми певичками?

Откуда взялось это ревнивое прозрение, не ведаю. Но Костя резко сбросил ноги на пол, сел, ладонями обхватил голову и пробормотал:

– Ты – совершенно другое.

Мне потребовалось выполнить серию несимпатичных движений: сползти, вихляя задом, к краю тахты – чтобы обогнуть Костю и встать.

Одёрнув юбку и кофту, я застыла перед Костей. Только хотела сказать, что прощаю, но больше подобное не должно…

– Ася? – Он поднял глаза. – Я тебе противен?

– Что ты! Костенька, у меня сейчас друга ближе тебя нет… Да и никогда не было.

– Только как друг?

– Ага.

– Детский сад, школа средняя! – Костя вскочил и бессильно потряс кулаками. – Я тебе не придурок, которого дружбой кормят! Если ко мне ничего не испытываешь, то хотя бы скажи, почему. Что во мне не устраивает?

Разве я могла правду о внешнем несоответствии сказать? Под пытками не призналась бы Косте, который выше не вырастет и массу тела не наберёт, что мы не подходим друг другу визуально. Это и была пытка.

– Ася? Ты мучаешься, вижу. В чём дело?

– У нас разные интересы, – только и смогла выдавить я.

Тут, на моё счастье или беду, постучала в дверь бабушка:

– Детки, вы проснулись? А я оладушек испекла, покушайте горяченьких.

Костя рывком распахнул дверь и шагнул за порог, заставив бабушку отступить.

– Вера Петровна, – быстро проговорил Костя, – огромное спасибо за угощение! – Захватил бабушкину руку и прижал к губам. – Вы потрясающий кулинар. Такие фасольки и зразы! Никогда не забуду.

И через мгновение уже был в прихожей. Скинул тапочки, натянул свои ботинки с высокой шнуровкой, сорвал куртку с вешалки, одного взгляда потребовалось Косте, чтобы понять, как открываются наши запоры.

Хлопок двери – и Кости нет.

Меня точно в сердце ударило. А тут ещё бабушка.

– Хороший мальчик, – оценила она. – Аппетитно кушает. Но худенький, как недокормленный. Асенька, ты оладьи со сметанкой будешь или с мёдом?

Мы всегда срываемся на близких. Муж шпыняет жену, хотя его тянет дать по физиономии самодуру-начальнику. Жена, которую не ценят на работе, отыгрывается на муже. Ребёнок боится учительницы, но истерики достаются родителям. Молодящаяся бабушка пилит детей за то, что родили внуков, хоть и страстно любимых.

– Оставь меня в покое! – плакала я навзрыд. – Оладушки! Зразы непомерные! Что ты меня всю жизнь откармливаешь? Посмотри на меня! Скоро в дверь не протиснусь! Я же не девушка, а бегемот в юбке! Почему из-за блокады, которая, считай, шестьдесят пять лет назад окончилась, я должна есть и есть, жрать, жрать, жрать…

Рванув к себе в комнату, я упала на подушку, которая ещё хранила запах Кости. Плакала как по всем родным и знакомым, которые в одночасье, вроде атомной бомбардировки, погибли. Одна я, дура, осталась. Может, Костя выжил? Хорошо бы. Кстати, он в сидячем и лежачем положении вовсе не мелкий. Даже напротив, воспринимается и чувствуется вполне большим и потрясающе уютным.

Мои стенания остановил отчётливый запах пожарища. Это горели на сковородке бабушкины оладьи. А сама она лежала в своей комнате с сильнейшим приступом стенокардии. Ополоумевшая от страха, я бросилась вызывать «скорую», звонить родителям, чтобы мчались…

Ну почему хамское поведение человека, слывущего грубияном, воспринимается едва ли не нормой, а стоит доброй девушке взбрыкнуть – все приходят в ужас или сваливаются, подкошенные сердечным приступом?

– Итак, друзья, на примере выражения «сорок бочек арестантов» вы поняли, что за словами, кажущимися нам понятными, в образных выражениях может стоять другое значение. То же самое в обороте «ни богу свечка, ни черту кочерга». Смысл, я думаю, понятен: речь идёт об объекте, ни к чему не пригодном. Синонимические выражения: ни то ни сё; ни к селу ни к городу. Но слово «кочерга» здесь – вовсе не железная крюка, которой ворошат в топке, выгребают угли. Первоначально, в древности, кочергой называли деревянную обгорелую палку вроде коптящей лучины. Её использовали для освещения избы.

Я поднимаю голову, чтобы увидеть, какой знак мне подаёт Костя. Но вместо Кости сегодня Игорь. Когда пришла на передачу и узнала, что со мной будет работать Игорь, чуть не разревелась: Костя бросил меня. Потом испугалась: провалю эфир. Собрала волю в кулак и пошла в студию. Моя воля – с колобок, по сусекам поскрести, слепишь маленький шарик.

Игорь работал со мной как с нормальной ведущей. Не жестикулировал, поднимал руку, только когда должна зазвучать реклама. Складывал растопыренные пальцы – пять, четыре, три секунды до рекламного ролика. И ещё перекидывал листки «напоминальника». Это штука вроде перекидного календаря, только большая. На ней крупные цифры – сколько минут осталось до конца эфира. Прежде я никогда не могла вычислить, соотнести заготовленный текст с оставшимся временем. «Напоминальник» меня пугал, Костя его убрал, всё, что нужно, жестами объяснял. И ещё оценивал ход передачи, режиссировал в прямом эфире.