Однажды в Париже. Наблюдая за парижанками. - Жиль Мартен-Шоффье

Все это было неудачно. Начать с того, что я совсем не люблю Спилберга и не слишком люблю Брюса Спрингстина. А еще я терпеть не могу, когда в пяти строчках слово «любить» повторяется пять раз. Наконец, я был в восторге оттого, что в отношениях между нашими странами возникла напряженность. Обожаю споры — они придают вкус жизни. Аньес сравнила Саркози с кем-то вроде Маргарет Тэтчер на французский манер. Если она говорила правду, то эта сладкая водичка длиной в пять-шесть строчек вызовет у министра отвращение ко мне. Раздосадованный, я протянул этот листок Аньес. С ней никаких сюрпризов: она сразу же сделала то, чего делать не следует, — попросила у Коко ручку и тут же переправила мою маленькую приветственную речь. Я прочел: «Месье, я и не знал, что во Франции существуют правительства. Я знаю Лафонтена, Вольтера, Виктора Гюго, Моне, Брижит Бардо, Жан-Пьера Мелвиля и Сержа Генсбура, но не смогу назвать ни одного министра их времен. И именно поэтому я всегда любил Францию. В ней все было иначе, чем в других странах. Здесь читали книги, пили хорошее вино, и никто не интересовался теми беспокойными, кто стоял у государственного руля. Теперь говорят только о героизме Ширака, выступившего против Буша, но также о вашей неукротимой национальной гордыне. Тем лучше для вас. Однако будьте осторожны. Джордж Буш непопулярен, но весь мир обожает Стивена Спилберга и Мадонну, Брюса Уиллиса и Джима Моррисона, кока-колу и джинсы «ГЭП». Нас, американцев, любят, даже если при этом оскорбляют. Вас же одобряют, но вас больше никто не любит. Надеюсь, вы объясните мне этот парадокс».

Дикобраз не может убрать свои иголки, и Аньес умела только подпускать шпильки. Это было выходкой, но честной: она просто изложила суть тех разговоров, которые мы с ней вели накануне. Я еще пару раз перечитал этот текст, чтобы использовать его для вступительного слова. А потом будем импровизировать. Если министр соблаговолит говорить медленно, моих знаний французского может оказаться достаточно, чтобы понять его. По сути дела, и ему, и мне нужно одно: тридцать секунд удачных кадров для теленовостей, две или три четко сформулированные фразы для газет — а потом расходимся по домам. Во всяком случае, я не люблю политиков. Если они республиканцы, они говорят «нет» любым предложениям демократов, и наоборот. По словам Аньес и журналиста из «Сенсаций», во Франции с этим обстоит еще хуже. Мифология «правый — левый» еще правит бал. Это ни в какие ворота не лезет. Как эти свихнувшиеся пресс-атташе, которые ненавидят «Вирджин», потому что работают на «И-эм-ай»[39]. Я лично всегда готов согласиться с тем, кто выступал последним. Никогда не занимаю твердых позиций за или против чего бы то ни было. И вообще, я не хожу на выборы. Не волнуйтесь, я не собирался этого говорить.

В любом случае меня пригласили не для того, чтобы я с речами тут выступал. Просто попозировать перед телекамерой. У входа в министерство нас ждала целая группа приема: трое молодых людей в костюмах, с галстуками, которые конечно же были скорее поклонниками Кейнса[40], чем фанатами хип-хопа. Не знаю, за кого они меня принимали, но обращались они ко мне с поклонами. Прямо как при дворе короля. Но недолго. Как только мы прошли небольшой вестибюль в традиционном духе, мы попали в настоящую крепость из стекла и металла. Аньес задавала кучу вопросов. А я шел на автопилоте. Мы топали по коридорам минут десять. А затем очутились в великолепном кабинете, из огромных панорамных окон которого открывался вид на Сену и на заднюю стену Нотр-Дам. Но времени для того, чтобы восхищаться видом, не предусматривалось. Николя Саркози и его супруга уже были тут. Если охарактеризовать министра одним словом, подойдет эпитет «симпатичный». Министр сожалел, что здесь нет его сыновей, похоже, они были моими поклонниками. А может, он просто думал, что я смакую лесть, как грудной младенец — материнское молоко. Я ответил ему, что очень люблю детей, особенно когда они спят. Мои слова вызвали у министра смех. Он был упакован в костюм, как перевязанное жиго из барашка, руки у него оказались длиннее ног. Это было, несомненно, его козырем, поскольку с помощью рук он мог быстро лезть по веткам политически некорректного древа. Моя маленькая вступительная речь стимулировала красноречие Николя Саркози. У него была масса ответов на мои вопросы.

— Французский политический класс никого не слушает. Если вы проведете здесь несколько дней и посмотрите теледебаты, то быстро запомните фразу, которую чаще всего употребляют мои коллеги: «Позвольте мне объяснить вам, дайте мне разъяснить вам, дайте мне время на объяснение…» Они проводят все время, желая дать объяснения. А объяснять-то нечего: безработица растет, темпы роста экономики снижаются, число бедных увеличивается, богатые люди уезжают за границу… Наша модель полностью проржавела, а мы, мы без конца объясняем, что она незаменима. Из-за этого больше никто не верит ни слову из наших объяснений. И вдруг я. Я не даю объяснений. Я предлагаю решения. Ну, во всяком случае, пытаюсь предложить. Пока что это работает.

Одно было несомненным: можно было понять все, что говорил министр. Аньес утверждала потом, что для французского политика — это случай исключительный. Другие обладают настоящим даром описывать катастрофические ситуации так, что нельзя разобрать, о какой именно ситуации они говорят, никогда не произнося при этом само слово «катастрофа». Саркози говорил так, как мы с вами общаемся за столом. Он задал мне вопрос о будущем Кондолизы Райс, а его жена, очаровательная брюнетка, спросила, реально ли, чтобы на будущих президентских выборах соперничающими кандидатами стали Кондолиза Райс от республиканцев и Хиллари Клинтон от демократов. На этот вопрос дать ответа я не мог. Саркози заметил это и вынул из своего письменного стола старую виниловую пластинку, мой первый лонг-плей, который явно крутили сотню раз. Польщенный, я подписал пластинку ему на память, и гуд бай. Он достаточно насмотрелся на нас. В целом встреча заняла десять минут. Саркози обнял меня за плечи, пообещал прийти на мой концерт в июне, который пройдет во Дворце «Берси», прямо на противоположной стороне улицы, и направился к журналистке с «Телефранс-1», первого канала французского телевидения. Нам оставалось только уйти. Что мы и сделали. Направление — «Бристоль».

Именно в этот вечер Аньес впервые ознакомилась с услугами «рум сервис», оставшись ночевать.

Коко Дансени, пресс-атташе.

Эти звезды, никого из них больше не могу выносить. Все они считают себя неотъемлемой частью международного культурного наследия. Сначала восхищаешься их талантом, а затем видишь, как они превращаются в мелких тиранов. Их известность (приобретенная с моей помощью) и их богатство, по их мнению, дают им неограниченные права. Звукозаписывающая фирма становится двором этого короля. Ни один певец не отстает от другого, и каждый принимает себя за свой отретушированный образ. А каким тоном они разговаривают со мной? Если кто-то из них из-за неизвестно откуда взявшейся вежливости говорит «мы», не стоит строить иллюзий, он подразумевает только «я». Любой бред их не страшит. Заставить их прислушаться к голосу разума — все равно что вести переговоры с океанским приливом. Не там поставлена запятая в одном из моих пресс-коммюнике — и вот уже эти избалованные детки топают ногой. Брюс конечно же не являлся исключением из общего правила. Однако, бог знает почему, его приезд в Париж был мне приятен. Я ожидала хотя бы неделю спокойной работы с одним из редких джентльменов этой среды. Я нуждалась в этом спокойствии. Конец 2004 года был для меня кошмарным. Стефани Ванда затеяла абсурдный судебный процесс против журнала «Пари-Сенсации», который опубликовал две фотографии ее внучек, за две недели до того напечатанные в книге ее мемуаров. Какой книге? Набор белиберды, из-за которого она одолевала меня, чтобы ей уделили шесть страниц все в тех же «Сенсациях». Естественно, на меня обрушились все: «Сенсации», издатель, Стефани и Оливье, мой патрон, который пришел в ярость от одной только мысли (весьма странной), что другие наши артисты будут подвергнуты бойкоту журналом из-за этой «рухляди, которая уже не дает приличных сборов». Но это дело хотя бы имело место между людьми взрослыми. А левацкий бред певца «Куба либре»? На конкурсе «Музыкальные победы», получив премию «Диск года», он набросился с оскорблениями прямо на нашего патрона, а затем в перерывах представления предпринял многословную защиту своей позиции. А я до этого столько билась для того, чтобы достичь хоть видимости спокойствия в «Континенталь». Мой чокнутый подопечный тогда отправился сочинять музыку к телефильму, который снимали в Братиславе. Великий защитник маленьких людей трудился на деньги наших налогоплательщиков в стране, где в кинопроизводстве разрешено использование только местного технического персонала. Газета «Монд» здорово обыграла эту ситуацию, а потом «Либерасьон» и «Паризьен» тоже. Результат: вместо того чтобы переждать грозу, этот истеричный кретин оскорбил журналиста на первом канале «Телефранс-1», и телеведущий, в восторге от этого, вновь раздул пламя из головешек его маленького ребяческого восстания. Попав в центр этого вихря, я должна была играть роль пожарного и тут, и там, став объектом жалоб и презрения со стороны редакций газет и журналов, в то время как ансамбль «Куба либре» оскорблял меня, называя безвольной тряпкой, а Оливье клеймил меня позором, в нетерпении ожидая выхода статьи, которая сгладила бы все это дело. Не стоит говорить, что он ждет эту статью до сих пор. А дело Брюса отнюдь не улучшило моих отношений с дражайшими главными редакторами. Как только я увидела эту Аньес в «Бристоле», мой внутренний сигнал тревоги зазвучал во всю силу. Один взгляд, и эта промотавшаяся аристократка, которая считает себя существом высшего порядка, видна насквозь. Происходя из высших каст, она считала себя не банальной компаньонкой, но кем-то вроде мадам де Монтеспан. Она с первой же минуты стала смотреть на меня сверху вниз своими маленькими черными глазками, похожими на кофейные зерна. Конечно же не признаваясь в этом, бесцеремонно. В этих семьях лицемерие в крови уже с эпохи Средневековья. Она довольствовалась лишь тем, что в полном молчании вела себя, как принцесса в изгнании. Ее наряд говорил сам за себя: лодочки и платье, настолько короткое, что достаточно было дунуть снизу, чтобы его снять. И это в ее возрасте, в Париже, в январе! Я уж не говорю об ее грудях, которые болтались прямо перед вами, можно сказать, она носила спереди рюкзак. И ироничная улыбка насмешницы, которая думает, что весь мир — это лишь трамплин у нее под ногами. Могу сказать, она крепко вцепилась потом зубами в то, что оказалось у ее ног. И конечно, ее светлость не снизошла до того, чтобы обращаться ко мне. Каждый раз, когда мы оказывались вместе в одном помещении, она считала, судя по некоторым деталям, что меня там нет, я где-то далеко. Я мешала этой стареющей задаваке, которая спешила как можно быстрее пройти отмеченный губной помадой путь, который вел прямо к Брюсу. Но, как ни странно, будучи начеку, я совсем не испугалась Аньес. Ее маневры больше забавляли меня, нежели пугали, — они слишком бросались в глаза, чтобы вызывать беспокойство. Она меня раздражала, не более того. Я повидала достаточно таких воображал, мне насквозь видны все их кривляния: понимающий смешок, изысканная манера отказываться от своих утверждений, если те не подходят их собеседнику (само собой разумеется, малограмотному собеседнику, с которым девушке из хорошей семьи не пристало вступать в полемику), и в особенности эта манера выказывать полное незнание о Сен-Тропе, Каннах, Майами, потому что каждое лето в детстве они проводили за сбором ракушек под дождем в Ульгате, на севере Франции. При этом лишь такие карьеристки, как Аньес, всегда готовы признать правоту того, кто, как им кажется, может быть полезен. Я читала все в ней, как первую строчку в таблице для проверки зрения у глазного врача: ее бунтарство для шика, а не для шока. Она будет охмурять Брюса, а потом, дав ей пинок под зад, я расчищу пространство. Таково было мое впечатление. Ошибочное: эта вошь меня облапошила. Разрежь ее трусы на десять частей, она все равно найдет кусочек на продажу. В особенности с таким партнером, как Брюс. Она опутала его в два счета. К моему удивлению, потому что за внешностью главного героя из голливудских фильмов у Брюса скрывается осмотрительность и педантичность нотариуса.