Белые тени - Иван Дорба

Но кое у кого все-таки возникали вопросы.

Прав ли ты? Не следует ли внимательней прислушаться к тому, что делается там, на родине? Да, сведений оттуда все меньше. Эмиграция не поняла своего народа, народ захлопнул перед ней свои двери. Но белая эмиграция мечтала о реванше и готовила свою молодежь для борьбы с Советами.

4

Начальником полиции города Билечи был Вуйкович Славко, переведенный сюда из Сараева в 1921 году после декрета о роспуске коммунистической партии, чтобы, по его словам, навести порядок в этом красном срезе[11]. Но попал он сюда уже с подмоченной репутацией.

В Белграде вышли на демонстрацию студенты. Вуйкович с нарядом жандармов стоял у одного из перекрестков. Его задача заключалась в том, чтобы не дать соединиться двум потокам демонстрантов. В самый ответственный момент, когда он лично схватил своей могучей рукой одного из вожаков и уже замахнулся резиновой дубинкой, чтобы сшибить его с ног, студент с молниеносной быстротой ударил его по носу. «Классический удар боксера тяжелого веса», — определил, ухмыляясь себе в ус, старый врач больницы, куда срочно доставили Славка.

Нос зажил, но, несмотря на все старания медицины, год от года приобретал все более пурпурно-фиолетовый оттенок. Беда была в том, что этот проклятый нос Славко не стал нравиться начальству. И хотя Славко в то время почти ничего не пил, вышестоящие старались как можно скорей, от греха подальше, спровадить его куда-нибудь. Так он и попал, наконец, в Билечу.

О волнениях в кадетском корпусе говорил весь город, но толком никто ничего не знал. Вуйковичу было известно кое-что из доклада своего пока лишь единственного информатора Мальцева, который утверждал, будто кадеты, подстрекаемые темными элементами, выкрикивают непристойности в адрес директора и воспитателей. И надо полагать, что среди них орудует подпольная организация.

— «Рука Москвы», не иначе, — уверял войсковой старшина Вуйковича.

И вот один из «громил и зачинщиков» предстал перед начальником полиции. Войсковой старшина Мальцев положил на стол комиссара увесистый булыжник: вот, мол, этот камень влетел в кабинет через окно...

— Фамилия? — угрожающе зарычал Вуйкович, глядя на кадета-преступника.

— Чегодов...

— Ты почему бил стекла у полковника?

— Я уже объяснял войсковому старшине, что никаких стекол не бил. Он прибежал с сыновьями к нашей сотне и почему-то накинулся на меня. Они повели меня, я думал, к директору, на нижний двор, а оказалось — к вам. Я ничего не знаю!

— Врешь! — зарычал Мальцев.

— А мы с вами коз вместе не пасли! — огрызнулся Чегодов.

— Я тебе покажу, большевистская сволочь! Щенок! На «вы» его величать! Говори, с кем бил стекла!

Чегодов молчал. Он был обижен до глубины души. Стекол Мальцеву он не бил, а в «бенефисе» участвовал, как и все прочие кадеты.

— Кто бил стекла? — заговорил сердито Вуйкович.

Чегодов молчал и сверлил взглядом начальника полиции.

— Крста! — позвал начальник полиции.

Вошел широкоплечий приземистый жандарм с небольшими черными усиками, совсем как у короля Александра, он согласно уставу вытянулся и, щелкнув каблуками, рявкнул:

— Чего изволите?

— Наручники!

— Слушаюсь! — повернулся и вышел.

— Ты у меня сейчас заговоришь! — угрожающе загремел Вуйкович.

— То, что вы собираетесь делать, насилие и оскорбление погон, которые я ношу, оскорбление русской армии! — тихо предупредил Чегодов.

Мальцев что-то шепнул начальнику полиции. Тот, видимо, поняв, что зашел слишком далеко, прошелся по комнате, потом остановился у полки, вытащил папку, извлек из нее какую-то бумагу и положил на стол. Вид у него был величественный, его огромная голова с львиной гривой покоилась на туловище Голиафа, рыжие усы топорщились, руки, покрытые веснушками, сжимались в кулаки.

«Пришибет, чего доброго, — думал, глядя на него, Чегодов, — придется что-то говорить. В корпусе небось меня хватились. Идет шум. Но я буду молчать!»

Вошел жандарм и стал у двери. Он знал своего начальника. Впрочем, стоило любому опытному человеку приглядеться к Славке, и он заметил бы, что этого великана гложет какой-то тайный недуг. Мешки под глазами, мутный взгляд, обвислые щеки, желтая дряблая кожа и только пурпурно-фиолетовый нос сбивал с толку и наводил на мысль, что перед ним пьяница.

Вуйкович уселся за стол, взял в руки перо и сказал:

— Итак, прошу вас, кадет Чегодов, перечислить зачинщиков бунта!

— Абрамов, Агеев, Андросов, Анисимов... — начал было шпарить Чегодов по алфавиту, как вахмистр на перекличке, и вдруг замолчал. Следующим шел Басов, безрукий инвалид Басов. «Нет, его нельзя, вот Женьку — можно!», и он продолжал:

— Богаевский...

Присутствующий при допросе Мальцев протестующе поднял руку и хотел что-то возразить, но Вуйкович остановил его и буркнул:

— Благодарю вас, полковник, и желаю всего доброго.

Мальцеву ничего не оставалось, как встать и уйти.

Чегодов, идя по алфавиту, назвал пятнадцать кадет. Последним в это число попал «атаман» Дубенцев. Семеро из пятнадцати были на другое же утро арестованы, вместе с ними и Дубенцев. И если до сих пор волновалась только первая сотня, то теперь беспорядки расширись на весь корпус. Возмущенные кадеты отказались идти на занятия.

В числе арестованных оказался кадет Гусельщиков, сын известного донского генерала, который со своими еще не расформированными до конца частями находился в Болгарии, был правой рукой начальника РОВСа и представителем донского атамана Богаевского.

Полетели телеграммы.

Разразился скандал. Корпусное начальство растерялось. Тут только Вуйкович понял, что сделал глупость, вмешавшись в эти проклятые русские дела. Окончательно его сбил с панталыку допрос Дубенцева, который, уловив тактику Чегодова, на вопрос, кто является зачинщиком бунта, продолжил по алфавиту:

— Дураков, Духонин, Дьяков...

Вуйкович, услыхав слово «Дураков», принял это на свой счет и решил, что над ним издеваются, — по-русски он знал несколько десятков слов. Не зная, что делать, он отправил Дубенцева в камеру, заявив, что будет держать его в «буваре»[12]до тех пор, пока не выведет наружу всю большевистскую банду, а покуда пусть читает и изучает «Обзнану»[13]. Потом, проклиная себя, Мальцева, который втравил его в эту историю, Чегодова, кадет и всю эмиграцию до седьмого колена, Вуйкович уселся писать рапорт начальству, доказывая, что ему удалось нащупать тайную организацию русских коммунистов, связанных, вероятно, с Москвой. Но не в силах свести концы с концами, посадил на свое место знакомого жандармского унтера Крсту Костича и, буркнув: «Иду по делу», отправился на пирушку к местному богачу Пановичу. В последнее время Вуйковича все чаще можно было видеть в веселой компании. И тут, как назло, позвонили из Белграда. Из доклада Костича на другое утро Вуйкович с похмелья понял только, что ему звонил из Белграда какой-то начальник.