Любовь и разлука. Опальная невеста - Сергей Степанов

Бабушка как в воду глядела. Прения о вере закончились дракой. Немцы спихнули Ивана в реку. Хорошо, что прибежал Александр и отбил брата. Бабушка ворчала:

– Ах, сынки! Непутевые! Одному верблюд платье обблевал, другого чуть не утопили. Когда вы остепенитесь, горе луковое!

Ссыльные рассчитывали основательно отдохнуть в Тюмени, но оба тюменских воеводы князь Никита Мезецкой и Иван Щелканов в один голос понуждали плыть не мешкая, пока не встала река. Нетрудно было догадаться, что воеводы боялись, что опальная царица зазимует в Тюмени. Пиши потом в Москву, оправдывайся. В Кремле не желают слышать о таких пустяках, как сибирские морозы, а требуют, чтобы царские указы исполнялись без отговорок. Правда, воеводы предупреждали, что, по слухам, на Тоболе объявился бродячий царевич Искерка, сын царя Кучума. Из местности, нарицаемой Пять мечетей, он мутит вогуличей и подбивает их отложиться от великого государя. Но они, воеводы, посылают в Тобольск малый коч с сыном боярским Петром Албычевым и десятью казаками, дабы того бродячего царевича изловить и смуту пресечь. Пусть дощаники плывут под охраной малого коча, и тогда татары не посмеют их тронуть.

Опальным пришлось подчиниться. Через два дня они вновь погрузились на дощаники. Малый коч был готов следовать впереди. Отплытие задерживал сын боярский Петр Албычев, прощавшийся на берегу с женой. В старину детьми боярскими называли младших дружинников, верой и правдой служивших своему боярину, который обязался блюсти их как собственных детей. Когда удельные князья и бояре склонились пред Москвой, их дружинники перешли на службу великому государю. Честью они считались пониже настоящих дворян, к тому же многие были беспоместны или малопоместны. В Сибирской земле поместий и вовсе не жаловали. Земли-то вдоволь, только крепостных крестьян не водилось, а без рабов зачем поместье? В Сибири дети боярские были кормовыми, получали государево жалованье кормом и деньгами наравне с городовыми казаками и употреблялись для разных воинских посылок.

Сын боярский был высок ростом и могуч телом. Ликом пригож, взгляд орлиный, осанка гордая. Русая бородка вилась красивыми колечками, непокорные кудри выбивались из-под шапки. Тетка глянула на него украдкой, зарделась и уже взора оторвать не могла, забыв про мужа. Петр привык к восторженным бабьим взглядам. Он стоял, небрежно обняв за плечи молодую жену, а та прильнула к его широкой груди и рыдала навзрыд.

– Ну, женка, хватит слезы лить. Пора мне в путь-дорогу, – сказал Албычев.

Он подвел рыдающую жену к пожилому ливонцу, взял ее руку и положил ее ладонь в его ладонь. Ливонский немец передал сыну боярскому кошель с деньгами.

– На два года, как уговаривались! – предупредил сын боярский.

Пожилой ливонец солидно кивнул головой. Петр Албычев решительной поступью направился к кочу. Его жена кинулась вслед за ним, но ливонец крепко держал ее за руку. Она упала на землю и заголосила, оглашая отчаянными стенаниями берег Туры.

– Ишь, как баба по тебе убивается! – усмехнулся кормщик. – Изрядно взял?

– Погуляем в Тобольске, – весело хлопнул по кошелю сын боярский. – Ну, отплываем, дед, а то за бабьими проводами до темноты не управимся!

Ссыльные решили, что сын боярский пристроил жену в услужение немцу. Оказалось, так, да не совсем так. Кормщик объяснил, что сын боярский уступил права мужа на два года с условием, что немец вернет жену по истечении оговоренного срока, а буде приживет с ней дите, то оставит его сыну боярскому и его жене. Желябужские, жившие в молодые годы в Сибири, слышали об этом обычае. Но тетка была поражена до глубины души.

– Как? – возопила она, простирая руки к небу. – Муж отдал свою венчанную жену, дабы она возлегла на ложе с другим мужчиной? О сем даже слушать гнусно, а не токмо делать!

Кормщик, наоборот, никак не мог взять в толк причину ее возмущения. Он не видел в сделке ничего постыдного и пытался втолковать дворянке, что не оставлять же бабу одну на время отлучки мужа.

– Мало баб в Закаменной стране! Вот я женат, так мне повезло. В основном же здесь людишки одинокие и холостые. Сами бабью работу правят – хлеб пекут, ести варят и мелят сами. Были бы у них женки, они хотя бы избных работ не знали. Указал бы государь прислать нам гулящих блядей из разных русских городов – их бы здесь поверстали в законные жены, а то иные поимают за себя в жены родных сестер, а иные и горше того творят: на матерей своих блудом посягают.

– Тьфу, греховодники! – плевалась тетка.

Александр Желябужский пихнул брата в бок и тихонько предложил:

– Право, сдал бы ты свою жену на два году, а лучше бы навечно. Хотя бы тому немчину, с которым давеча о Лютере лаялся. Нам легче – визгу меньше. И немчина злая баба укротила бы с его Лютером!

Во время плавания Петр Албычев часто переходил с коча на дощаник. Он вел неторопливые беседы с кормщиком, сравнивая достоинства судов. Малый коч уступал размерами дощанику, зато был приспособлен для хождения по морю. Дно имел не плоское, как у дощаника, а круглое, позволявшее устойчиво держаться на волнах. Хитрое устройство коча облегчало плавание во льдах. Если коч попадал в ледяной плен, его просто выдавливало на льдину благодаря круглому дну. И вообще, коч делали добротнее и прочнее дощаников, которым предстояло доплыть до Тобольска и там быть разобранными на дрова. Впрочем, у старого кормщика возникли сомнения по поводу добротности малого коча, над которым начальствовал Петр Албычев.

– Верховых снастей у тебя всего шесть ног, и те не из доброй пряжи, а из отрепья. Гляди, не вырвало бы парусное дерево, – предупреждал он сына боярского.

– Не хуже тебя ведаю, что на шести ногах по парусному погодью никакими мерами идти немочно. Говорил об этом воеводам, но они в кочевое дело не вникают. Им в Студеное море не выходить, с волнами не бороться. У меня одна надежда. В этом году до моря все равно не доплыть, до Тобольска бы успеть добраться. А там, может быть, доправим веревки.

– Отчего так припозднились?

– Будто не ведаешь! Тюменские воеводы не велели строить коч, пока не придет грамота от тобольского воеводы. А в Тобольске ждали указа из Москвы. В приказе Казанского дворца дали указ строить коч, повезли грамоту в Тобольск мимо Тюмени. Потом тобольский воевода отписал тюменскому воеводе. Пока грамоты возили туда и обратно, лето ясное подкатило к середке. Лес для коча надобно рубить матерый и добрый, без ветрениц и не щеловат. Сушить его надобно загодя. Но ведь не было указа заготавливать лес. Нарубили наспех сырого. Уже сейчас смола между досками не держится. Коч, что твое решето. Другая беда – из казны выдали всего десять рублей.

– Построить добрый коч обойдется в осьмнадцать рублей, как мочно за десять? – дивился кормщик.

– Думаешь, я не толковал воеводе, что ни один уставщик за такие деньги не возьмется строить, хоть ставь его на правеж вместе с плотниками? Куда там, воевода слышать ничего не пожелал и полушки не прибавил. Насилу нашли уставщика, обещали ему от казны поставить сто дюжин скоб и двадцать пять четвертных гвоздей. Дали скобы без обману, а гвоздей не дали. Я к уставщику – покупай, мол, за свои деньги. А он уперся, душный козел, весь мой прибыток, грит, в тех четвертных гвоздях.