Над пропастью во лжи. - Светлана Успенская

Вот и не ходят мурмышане на гадание к цыганкам, дедовскими способами пробавляются. А то все больше газеты читают, последнюю страничку, где карикатуры печатают и прогноз погоды…

Цыганята посещают ту школу, где учится Маринка. Правда, учителя сомневаются, что их удастся выучить хоть чему-нибудь. Цыганята плохо успевают по всем предметам, кроме арифметики. Арифметика у них идет блестяще, но только при особом, не описанном ни в каких педагогических рекомендациях, подходе.

– «У Васи было три яблока. Миша дал другу еще одно яблоко, – читает учительница задачку. – Сколько всего яблок у Васи?» Жан?

Цыганенок Жан тупо молчит, переминаясь с ноги на ногу, исподтишка пуляет бумажным катышком прямо в Маринкины пушистые волосы.

Тогда учительница читает задачку еще и еще раз. Потом поочередно загибает мальчишеские пальцы с траурной каемкой под ногтями, разъясняя задачку.

– Ну, понял? Сколько яблок?

– Шесть, – выдавливает Жан. – Или семь…

Учительница громко вздыхает:

– Хорошо, изменим немного условие задачи… Жан, у тебя есть три рубля, Коля тебе дал еще один рубль. Сколько у тебя…

– Четыре рубля! – счастливо блестя глазами, выпаливает Жан. И получает свою законную пятерку.

Лет в тринадцать цыганских парней женят – и с учебой покончено навсегда. Про девчонок даже говорить не приходится. Для них учеба считается не только излишней, но даже и вредной, и каждый год районные власти с трудом договариваются с бароном, чтобы тот все же отправлял детей в школу…

Внезапно туча чернявых пацанят налетает из переулка на барачных чужаков.

– Эй, Маринка, колбаса, ты крысиная коса, белобрысая сопля, дай за сопли три рубля! – звенят обидные стишки.

Верховодит шпаной одноклассник Маринки Жан. Это долговязый одиннадцатилетний парнишка в драной розовой рубашке, с босыми, черными от смолистой грязи, твердыми, как подметка, пятками. Он первый заводила на улице, инициатор всех пакостей и каверз.

– А ты подзаборный подкидыш! – обиженно вскидывается Маринка. В поселке говорят, что мать Жана давным-давно сбежала в другой табор, бросив детей.

Чужакам нет пощады! Жан опасно группируется, напрягает цыплячьи мускулы на руках – вот-вот бросится в драку. Маринка далеко отставляет острые кулачки, грозно хмурит светлые брови, по-боксерски переминаясь с ноги на ногу. Она готова грудью защитить брата и сестру.

Однако, вместо того чтобы драться, Жан, накопив во рту слюны, харкает изо всех сил. Плевок летит как стремительная ракета. Он пролетает мимо Маринки и запутывается в редких волосах Ленки. Девчонка испуганно скулит от обиды. Второй плевок достается Вальке, и тот, на секунду ослепленный, взвывает испуганной сиреной.

Уж этого Маринка стерпеть не может! Она бросается на Жана, и, сцепившись, они летят в пыль, мутузя друг друга под ребра злыми кулаками. Валька громко воет от страха за сестру. Ленка предпочитает рыдать молча. Цыганята оживленно толпятся вокруг и азартно подбадривают драчунов звонкими выкриками.

На шум из баронского дома вылетает носатая цыганка в развевающейся юбке. Несколько подзатыльников, пара ругательств на чужом языке – и клубок распался, Жана за ухо волокут в дом.

Мир восстановлен. Маринка, взяв за руки брата и сестру, избитая, но не побежденная, возвращается домой.

– Ничего, я тебя в школе отлуплю, – утешающе обещает ей Жан, скрываясь за воротами. – Чтоб ты сдохла! Чтоб у тебя нос провалился! Чтоб у тебя…

Новый подзатыльник обрывает поток ругательств…

Окно раскрыто, орет радио – мать уже дома. Маринка тихонько шмыгает в калитку, опасаясь скандала из-за порванного платья. Валька с паровозным ревом «Ись хосю!» бросается вперед, заслышав многообещающий звон посуды на кухне. У него условный рефлекс на грюканье тарелок.

Отчим приходит с работы, как всегда, навеселе… Мать привычно ворчит на него, но мысли ее заняты чем-то другим. Ближе к ночи, когда небо обсыпает звездами, точно коревой сыпью, когда гаснут окна бараков и весь Мурмыш, протяжно позевывая, укладывается спать, Маринка забирается под одеяло и, свернувшись калачиком, блаженно смыкает веки. Правый бок греет костлявая Ленка, в тишине похрапывает аденоидным носом Валька. Только мать ворочается, не может заснуть.

По дальнему пути проходит состав, диспетчеры визгливо переговариваются под звездным небом… В Маринкиной голове толпятся дивные видения: скачет прекрасный принц, увозя свою возлюбленную с одуванчиковыми волосами в голубую даль. Мечты предсонно дрожат и путаются – и вот уже не прекрасный принц, а цыганенок Жан несет ее прочь от сдваивающихся путей, от трясущихся барачных стен, по бриллиантовой Млечной дороге, в небывалую, сказочную жизнь…

В тишине мать шумно расчесывает комариные укусы и протяжно зевает.

– Слышь, Витек, – толкает она мужа локтем в бок.

– Будет дрыхнуть-то… Слышь, что скажу…

– Ну? – сонно откликается тот.

– Вильма скоро опять принесет… И так зверья в доме невпроворот! Надо будет одного кутенка Лариске оставить, она просила, а остальных с «горки» спустить…

Возле бараков проходит железнодорожная горка, с которой расцепщики спускают товарные вагоны, формируя состав. В этих вагонах часто отправляют в путешествие лишнюю домашнюю живность, чтобы не поганиться душегубством. Глядь, через несколько дней обнаружат в какой-нибудь Караганде или Сыктывкаре оголодавшего щенка, согреют, приютят…

– Сделаем, – сонно откликается отчим и тут же погружается в размеренный плавный храп.

А мать все почесывается и вертится в кровати, зло вздыхая на кого-то. Маринка спит.

* * *

– «Одного оставить, остальных с «горки» спустить…»

– Кто это говорит?

– Мать. Ничего не вижу, темно.

– Может быть, ночь?

– Да… Я не хочу больше! Не хочу! Мне больно! Больно! Отпустите меня, я больше не хочу! Нет! Нет! Нет!

– Ваш крик – положительная реакция, значит, наконец-то мы добрались до очень сильной граммы. Сейчас мы ее раскроем и сотрем.

– Нет, нет, пожалуйста, нет! Умоляю вас!

– Продолжаем!..

– Больно рот! Губы разбухли, болят. Мне больно!

– Что вы слышите?

– «Родной матери врет и не краснеет! Сейчас за враки губы в кровь-то разобью!»

– Повторите, пока не почувствуете облегчение.

– Сейчас за враки губы разобью! Губы разобью! Губы разобью!

– Еще раз, пожалуйста… Ушла боль?

– Да, кажется…

– Что вы чувствуете?

– Что-то мягкое, теплое. Лижет руку. Родька.

– Родька?