Молния. История о Мэри Эннинг - Антея Симмонс

мной смеешься! — возмущенно ответила я, в глубине души надеясь, что это не так.

— Вовсе нет! Пойдем! Надо отпраздновать!

— Отпраздновать что? — уточнила я. — Мы ведь так ничего и не нашли!

— Ой, подумаешь. Зато я спас тебе жизнь, и неважно, что ты даже спасибо мне не сказала. Пойдем! Может, дома будут сладкие булочки! — Он встал и протянул руку, чтобы помочь подняться. — Кстати… Матушки нет дома, так что можем спокойно пить чай сколько взду­мается!

И тут я пожалела, что завела весь этот разговор. Я совсем не хотела к Генри в гости. Мне было страшно. Признаюсь. На берегу я была королевой своего мира, а Генри — моим верным помощником. Я решала, когда и куда мы отправимся, как он должен мне помогать. Но у Генри в доме моя роль изменится. Я уже не буду хозяйкой. От этих мыслей стало не по себе.

Но… разве я не Молния Мэри? Разве в Лайм-Риджисе есть кто-нибудь храбрее меня? И тогда я подумала о сладких булочках. Как ни крути, булочки — это веский повод позабыть о страхе.

Сделав глубокий вдох, я вскочила на ноги и стряхнула с платья песок и комья грязи.

— Ну что ж, пойдем, раз ты так хочешь. Не будем тянуть.

Генри расхохотался.

— Нет, Мэри, ты и впрямь удивительная!

— Да, — кивнула я. — Попрошу впредь об этом не забывать!

***

Как же не похож оказался дом Генри на нашу лачугу на Кокмойл-сквер с ее убогой кухонькой и почерневшей плитой! Со стропил не свисали панталоны и сорочки, развешанные для просушки, а на огне не бурлил чан с тушеной капустой, наполняя весь дом нестерпимой вонью. (Как если бы Джозеф не сдержался и снова испортил воздух — он часто это проделывал и страшно гордился собственным остроумием.) В доме Генри была кухарка в белоснежном фартуке, которая усердно поливала гору свежеиспеченных булочек сладкой глазурью из большой серебряной кастрюли. Кругом царили порядок, чистота и изобилие. Над безупречно чистой плитой сушились травы. Полки, висящие на стенах, были уставлены всевозможными баночками, бутылочками и мешочками. Вишни и сливы громоздились на хрустальном блюде, искрящемся в лучах солнца, которое светило в большое окно. Подумать только, стоит лишь немного пройтись по Сильвер-стрит — и попадешь в совсем другой мир!

Потом кухарка ушла, оставив нас наедине. Когда она увидела, какие мы грязные, у нее от изумления аж глаза на лоб полезли, но она промолчала. Заварив чай и поставив перед нами по тарелке с булочкой, она удалилась.

Я в жизни не держала в руках столь изысканной чашечки. И ни разу не пробовала сладкого чая. Дома у нас почти никогда не водилось сахара, а Генри щедро насыпал мне в чашку аж две полных ложечки. Все это было мне в диковинку. Я дважды обожгла язык. Чай был вкусный и сладкий, как соцветие клевера (а это лакомство что надо, уж поверьте).

Допив чай, я остановила взгляд на булочках, не в силах отвести глаз. Живот тут же свело от нестерпимого голода — казалось, внутри меня сидело разъяренное чудище.

— Ну же, Мэри, угощайся! — Генри придвинул ко мне тарелку. — Выпечка чудо как хороша!

Лакомство было щедро усыпано сахаром. Сладкие крупинки поблескивали, как рыбьи чешуйки. Ужасно хотелось их слизнуть, но я сдержалась. Генри откусил кусок от булки, и я последовала его примеру. В жизни не пробовала ничего вкуснее! Мне стало так совестно, хотя любопытство все-таки взяло верх. Я слышала столько историй о добыче сахара, а Генри наверняка знал об этом все, раз жил там, где его добывали. Тем более у его отца была своя плантация. На ум приходили все новые и новые вопросы — я едва успевала задавать их.

— Это правда, что сахар добывают тысячи чернокожих? А богачи в самом деле покупают работников на рынках, как коров и овец, а потом держат в оковах и не платят им за их труд? А листья тростника действительно острые, как бритвы, и рассекают людям руки, и ноги, и лица? А у твоего отца рабы были? Он жестоко с ними обходился? Он их бил, если они плохо работали?

Генри отвел взгляд, делая вид, будто не слышит моих вопросов. Потом поставил тарелку на стол и спрятал ладони. Наверное, ему было стыдно. А может, он держал себя в руках, чтобы не накинуться на меня с кулаками, хотя вообще-то он и мухи не обидел бы. Или все-таки рассердился? Трудно сказать.

— Да. У нас были рабы. Это правда.

— И что, вы дурно с ними обходились? Не ты, конечно. Твой отец.

— Нет. Он не был жесток с ними. И мы тоже. Именно поэтому отец и решил вернуться в Англию. Он был против рабства. На дух его не переносил. Ему было больно видеть, как другие хозяева плантаций обходятся со своими работниками. И он был счастлив, когда наш парламент два года назад запретил продажу рабов. Но отец считал это недостаточным. Он хотел, чтобы они жили так же, как рабочий люд, и могли сами решать, трудиться им на хозяина или нет.

— А рабочий люд, по-твоему, что-то решает сам? Мы беремся за любую работу и еще должны спасибо за это говорить, — отозвалась я.

Генри странно улыбнулся.

— Да, Мэри, знаю. Но вами никто не владеет, как владеют собакой или лошадью. Вас никто не покупал, никто не поступает с вами как вздумается. Ты не представляешь себе, какова она — рабская жизнь. Даже я не представляю, хоть и видел ее своими глазами. Вообрази, что было бы, если б я стал твоим хозя­ином!

Я вскочила из-за стола. Лицо у меня горело, в глазах полыхал гнев.

— Нет уж, этому не бывать! В жизни никому не покорюсь! Ни за что!

Генри рассмеялся.

— Я так и думал. Нет на свете таких оков и упряжи, которые удержали бы тебя. Но представь, что я твой хозяин. Что ты служишь моей семье. Откуда я бы тогда узнал, в самом ли деле мы дружим или ты говоришь со мной лишь потому, что боишься наказания?

— Да какая разница почему? Главное, что говорю. Что еще нужно?

Мое наблюдение, казалось, слегка смутило Генри.

— Да, но… А вдруг ты притворяешься? Мы не смогли бы с тобой стать друзьями. Неравенство бы по­мешало.

Теперь уже я расхохоталась.

— А сейчас мы, по-твоему, друг другу ровня? Да ты совсем с ума сошел, месье Генри де ла Пляж!

— Нет, мы и сейчас неровня, — подтвердил Генри. — Когда дело доходит до поиска сокровищ, я во всем тебе подчиняюсь, о капитан!

— Вот именно! — подтвердила я, в душе обрадовавшись, что он не до конца понял, к чему я клоню. — До­едай скорее свою булочку, а не то я сама ее съем!

Генри с готовностью выполнил мой приказ. Я была очень довольна.

Вернувшись домой, я никому не рассказала, где была: ни матушке, ни отцу, ни Джозефу. Положила на стол несколько булочек и таинственно улыбнулась — все так и застыли посреди кухни, удивленно раскрыв рты, словно морские петухи.

9. Плоды дружбы

С этого дня Генри стал часто приносить на берег булочки, завернутые в бумагу. Я делала вид, что меня нисколько не интересовало лакомство. Вот еще, я же не какая-нибудь бродячая собака, которую можно прикормить! Тогда Генри садился на большой камень и начинал медленно слизывать с булочки сахар, то и дело посмеиваясь над моим напускным равнодушием.

— Я знаю, Мэри, ты гордячка, но наша кухарка испекла эти булочки специально для тебя. Ну же, возьми их, — сказал он и протянул мне угощение.

Терпеть голод всегда непросто, особенно когда желудок будто вот-вот съест сам себя. Но к голоду можно привыкнуть. Точнее, приходится, а иначе так и будешь целыми днями думать только о еде — пользы от этого никакой.

Я взяла булочку. Генри улыбнулся. Я его отлично понимала: кормить других приятно. Но мне не хотелось, чтобы он чувствовал власть надо мной, так что я не стала благодарить его за угощение, хоть это и было жутко невежливо.

— Мэри, я знаю, что мне в жизни повезло. Во многом это везение досталось мне по родству,