Иван Ауслендер - Герман Садулаев

Русский человек не желает участвовать в коллективном действии, так как опасается, что другой русский человек его обмишурит: затратит сил меньше и оттяпает больший кусок. Поэтому русский человек предпочитает решать свои задачи самостоятельно. Единственную выгоду в коллективном действии русский человек видит только в том и тогда, если и когда оно позволяет ему самому всех обмишурить. Поэтому если русский человек и идёт якобы в политику, то лишь для того, чтобы за общественный счёт решить свои партикулярные вопросы. А также если оно, коллективное действие, допускает уйти от ответственности за злодеяние, которое, будучи совершено в индивидуальном порядке, повлекло бы суровые санкции. Потому только у русских есть это самое странное обоснование пользы и выгоды от коллективного действия в не имеющей аналогов народной поговорке «Гуртом и батьку бить веселее». И самым популярным видом коллективного действия для русского человека были и остаются погромы. Увы, погромы – это и есть самое очевидное проявление таинственного «русского духа» и обнажение загадочной «русской души». И каждый «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», от пугачёвщины до большевистского переворота, всегда оказывается никакой не революцией, а именно что бунтом, то есть погромом; потешив беса волюшкой и удалью молодецкой, проще говоря, насладившись безнаказанным мародёрством, русский человек испытывает не то чтобы раскаяние, но страх – оттого что зарвался и что теперь придётся самому за всё отвечать. Тогда русский человек снова покорно встаёт под руку царя, выдавая ему на расправу «зачинщиков». Или лепит себе нового царя из того же большевика.

Фетиш либеральных историков – столыпинская реформа – забуксовала не по причине сказочной соборности русского человека, а из-за его боязни личной ответственности и тягот, которые ложились на него в случае выделения на хутор. В миру спокойнее, можно попытаться обмишурить соседа и выйти самому с меньшим убытком. Пусть сосед, то есть другой русский человек, заплатит налоги и за меня тоже. Коллективистом русский человек моментально становится, только когда нужно платить налоги, нести тяготы и обременять себя ответственностью. В остальное время русский человек – завзятый единоличник.

Правильной коррекцией национальной психологии (если такая коррекция вообще возможна) было бы не стимулирование личных амбиций и частного интереса в русском человеке (никакого другого интереса, кроме своего частного, русский человек и так не понимает), а пропаганда коллективизма, солидарности и всех видов кооперации. Успехи коммунистического режима в СССР были неизбежны именно потому, что коммунисты осуществляли правильную коррекцию русского менталитета, заставляя русского человека заботиться о коллективном интересе, что высвободило колоссальную энергию русской нации для грандиозных свершений. Крах коммунистического режима был вызван ослаблением коррекционных усилий, легализацией частного интереса, что в случае русского человека влечёт не формирование «рынка», «конкуренции», «гражданского общества» и прочего, а просто и сразу развал и полную катастрофу, то есть, говоря по-русски, песец всему. Видимо, русский человек органически не способен сам налаживать горизонтальные связи среди самого себя, то есть формировать цивилизованное коллективное действие. И только нанизанный на властную вертикаль как пескарь на кукан, способен русский человек сохранять подобие общества и государства.

Иной выход, повторимся, – в правильной коррекции национальной психологии, в развитии начал коллективизма и кооперации. Для чего прежде всего надо признать все концепции о пресловутой русской соборности опасным заблуждением и решительно отринуть русофильские иллюзии, обратившись лицом к неумолимой реальности патологической дезинтеграции русского социума и печальной справедливости диагноза полной атрофии социального и коллективного инстинкта у наличного, не мифического русского человека.

И. Лифшиц. По материалам доклада для Центра политических исследований, Тель-Авив

Сбор был назначен у концертного зала «Октябрьский». Ауслендер поднялся в город на станции метро «Площадь Восстания» и пошёл по Лиговскому проспекту. Впереди, за ним и обгоняя его, по тротуару шли группы людей – в ту сторону явно больше, чем обратно. «Неужели все они идут на митинг?» – радостно подумал Иван Борисович.

Было морозно, минус двадцать пять – двадцать семь. Иван Борисович подготовился: он надел под брюки тёплые гамаши, на рубашку – тёплый, из чистой шерсти, разрисованный оленями свитер, сверху – старую дублёнку, на голову – шапку-ушанку, которая была на два размера меньше его круглой головы, но натянул, на руки – шерстяные перчатки. Теперь было уютно, а вокруг лица клубилось облачко пара.

Площадь была заполнена, и масса уже вытягивалась по улице Жуковского в сторону Литейного проспекта. Снова реяли знамёна, поднимались транспаранты, опять раздавали белые ленты и целые гроздья белых шаров. На этот раз, правда, раздавали и красные шары, на которых было написано: «КПРФ», – коммунисты постарались. Красные шары разбирали не так охотно, как белые. На белых шарах было написано: «Надуешь меня ещё раз – лопну!» Иван Борисович взял красный шар и встал в строящуюся колонну поближе к коммунистам. Всё-таки я человек левых убеждений, подумал он.

Долго ждали, замерзая. Впереди милиция не давала хода, так как согласованное время для шествия было чуть позже и дороги ещё не были перекрыты. «Это наш город! – скандировали колонны. – До-ро-гу!» И вот плотину открыли и шествие устремилось вперёд, как воды после убийства Индрой демона Вритрасуры, запиравшего поток. Ауслендер шёл в колонне и скандировал вместе со всеми всё, что зачинал ближайший парень с хрипящим от мороза мегафоном. На улицу Жуковского словно вылился немыслимый карнавал из Рио – в минус двадцать семь! Прохожие на тротуарах останавливались и провожали шествие, махая руками. Все улыбались. Все снимали на телефоны. Во всех домах открывались окна, зрители вывешивали туловища в мороз, тоже снимали, махали руками, кричали приветствия. Так дошагали до места, где улица Жуковского вливается в Литейный проспект. Шествие повернуло направо и растеклось: даже для такой массы Литейный оказался очень широким. Но отрезок пути по проспекту был короток. Скоро повернули налево и узкой улочкой, а потом через мост направились к цирку, а дальше – тропинками набережных, петляя. И шествие растянулось длинной лентой, многоцветной змеёй.

Иван Борисович на изломе дороги посмотрел вперёд и назад: они были словно китайский дракон. Вритра был драконом, тем самым, которого убил Индра. «Вритра мы или Индра?» – думал Иван. И на минуту это его озадачило, пока он не почувствовал: это не важно. Вритра не только враг – он жертва, без принесения которой даже Индра, бог и герой, не смог бы восстановить порядок во вселенной. В космогоническом акте освобождения вод, весны, тепла и света бог и дракон, герой и жертва одинаково необходимы.

И всё же так хотелось быть на стороне света! Иван загадал: если в небе появится солнце, значит, они вместе. И когда колонна подошла к месту митинга, в небе засияло зимнее светило, белым огнём заиграло на куполе храма Спаса-на-Крови, так, что невозможно было смотреть – ослепляло. Иван обрадовался и успокоился.