Чужак - Симона Вилар

— Боги… Род добрый… Дайте сил.

И вдруг вновь увидела его. Поняла, что незнакомец возвращается к ней.

Еще когда Торир покидал Новгород, его предупредили о радимичах: новый князь Родим горяч нравом, шумлив, но главную силу все же имеет его мать, княгиня Параксева. И сейчас, глядя на них — сына и мать, — Торир понимал, как это верно.

Князь Родим, еще не оправившийся от хвори, кашляющий, зло ругающийся, был бы как мягкая глина в руках Торира. Слушая его речи, довольно улыбался:

— Вот так славно! Конечно же, по рукам! Другое дело — княгиня-мать. Немолодая, тучная, желтолицая, казавшаяся просто восковой от облегавшего ее щеки желтого шелка, она с подозрением слушала речи пришлого варяга. А ведь он предлагал как раз то, что должно им понравиться, — поддержать воеводу новгородского Олега в походе против Дира и Аскольда Киевских. Торир даже поведал, что здесь, в землях радимичей, то и дело натыкался на разоренные кровавым Диром села.

— Разве вы сами не знаете, что Дир шастает по лесам свободных радимичей, как по своим охотничьим угодьям? А Олег, по сути, единственный, кто может варягов киевских присмирить.

— Верно!.. — тут же порывался встать Родим, но словно натыкался на взгляд матери и сникал, заходился кашлем.

У Параксевы взгляд тяжелый, маленькие глазки тускло блестят под набрякшими веками.

— Объясни ты нам, варяг пришлый, отчего это мы, радимичи, должны помогать Олегу? Мы племя свободное, ни с кем ряд не заключаем, но и сами никого не слушаем. А Днепр наш, от Смоленска кривичей до самой Березины. Тут уж и Рюрик Новгородский, иАскольд с Диром вынуждены с нами считаться.

И в который раз Торир пояснял: Дир уже подмял под себя союз северян, и дреговичи из лесных болот ему дань платят, и большая часть вятичей его на полюдье пускают. Это не говоря уже о малых племенах. Дир, князь Киевский, живет набегами, дружина у него отменная, каждый кметь мастером в бою считается. Но Дир воюет, а руку его направляет Аскольд, что в Киеве на Горе сидит, И уже не один раз нападали киевские князья на радимичей. И еще придут, пока не подчинят, не возьмут под свою руку. Он же, Торир, предлагает верное дело — оповещать радимичей всякий раз, когда Дир поход против них замыслит. А за это должны они дать обет оказать помощь Рюрику, пойти под знамена Олега, когда тот соберет силушку и двинет по Днепру на стольный Киев-град.

Они вели беседы, сидя в отдельном натопленном покое. Вернее, сидели Торир и княгиня-мать, а Родим лежал на лавке под медвежьими шкурами. Хворь его только отпустила, слаб еще был. Княгиня Параксева сама за любимым сыном ходила, никого к нему не допуская. Только для варяга исключение сделала, да и то лишь после того, как полюбовником ее стал. Глянулся ей, вдовице, чужеземец пригожий, вот и пришла к нему ночью. Торир принял ее, понимая, что иначе властную бабу не уломать. Но хоть княгиня и дозволила ему встретиться с сыном, однако воли особой не давала.

— У нас, мил человек, — говорила посланцу новгородскому Параксева, — есть такая присказка: от добра — добра не жди. Вот ты и поясни, какая нам выгода Дира Олегу Рюрикову предпочесть? Дир окрестные племена под себя подмял, а Рюрик разве не то же делает? Где, спрашивается, вольные старшины мерянские? Где князья полочан[38]? Где чудь свободная? Все под варягом оказались. Потому что в этом вся ваша порода варяжья — власть над другими брать. Но Дира Кровавого мы хоть знаем, воевать с ним научились. Другое дело Рюрик. Неведом он нам, а неведомое всегда опасно. — Одно ты только забываешь, княгинюшка, — вальяжно раскинувшись на лавке, заметил Торир. — Рюрик от вас далеко на севере, а Аскольд — вон, под самым боком. И смекни теперь, кто тебе в союзниках против кого выгоднее. Про Рюрика же скажу у него одна цель — наказать своих ратников Аскольда с Диром, которые обманом у него увели часть войска, говоря, что на Царьград пойдут, а сами, на силу Рюрика опираясь, власти у киевлян добились. Теперь тому же Рюрику условия выставляют да мешают новгородцам торги вести.

Имя старшего киевского князя Торир произносил по-местному — Аскольд, не Оскальд, по-северному. И всякий раз, словно что-то предательски ломалось в его голосе. Параксева заметила это, скривила в усмешке рот.

— Ох, и не любишь ты русов из Киева, варяг, ох и не любишь.

— Коль мудра, оказалась это приметить, то могла бы и сообразить, что выгоду тебе предлагают. Разве не прославился Дир Киевский внезапными набегами, точно хазарин? И худо ли будет радимичам, если их будут упреждать о его нашествии?

Параксева продолжала сомневаться, хотя Родим ерзал под шкурами, поглядывал на мать едва ли не гневно. Но молчал. Отца родного погубить не побоялся, а матери и слова поперек не скажет. А ведь были у них и ссоры, и стычки этой осенью, как донесли Ториру.

Варяг собирался еще что-то сказать, но тут княгиню позвали. Параксева важно встала, вышла. Только этого и надо было Ториру. Подсев сразу к Родиму, он зашептал ему в ухо, мол, что это ты бабу, князь, слушаешь, мол, сговоримся по-мужски, а там и пойдем, покажем молодецкую удаль, потесним Дира. И добился-таки своего, дал обет князь. И какой обет — клинок у огня поцеловал, что не обманет. У славян эта клятва священной почитается — огонь Свароясич ее видел, булат каленый от Перуна ощутил. И как же это удачно, что Параксеву отвлекли.

Чтобы княгиня ничего не заподозрила, Торир тут же сменил тему. Стал рассказывать о делах новгородских. О том, что Рюрик уже и не в такой силе, хворает тяжело, а всеми делами его заправляет отныне Олег. Олег — он сам волхв. Перуна, покровителя воинов, над другими богами поставил и сам жрецом его сделался. Вещим зовут Олега, так как сила ему от богов дана. И чтобы сохранить ее, не разменивать понапрасну, Олег даже от брака отказался, посвятив себя Громовержцу, ибо ведомо, что ничто так вещую силу не отнимает, как женщины и семейные дела.

Родим слушал варяга внимательно. Сам-то он до баб был страсть как охоч. Даже поделился с Ториром, как приглянулась ему меньшица отца, вот он и взял ее после родителя. Кариной ее звали, красивая, как сама Заря-Заряница. Вот только с норовом девка оказалась, обиделась да ушла. Но ништо, он велит вернуть ее, когда снега сойдут.

Тут Родим неожиданно осекся. Торир оглянулся, а Параксева рядом стоит, слушает. И как сумела подойти так тихо, что и половица не скрипнула? Чем-то взволнована была княгиня, на сына глянула хмуро, но вдруг засуетилась, стала его обхаживать, а варягу велела идти, дескать, устал князь, хворый еще, пусть поспит.

Торир вышел. Что ж, задуманное сделано, а провести еще ночь в Елани — храни боги. Притомила его ненасытной страстью стареющая Параксева, да и дела торопили. Поэтому варяг сразу пошел на конюшню, стал седлать верного Малагу. Конь у него был редкостный: легкий, стройный, выносливый, — такие на вес серебра ценились. И масть у Малаги особая, игреневая — по темно-бурому фону ассыпаны светлые яблоки пятен, грива и хвост почти белые.