Волки Лозарга - Жюльетта Бенцони

– Я хотел бы просить вас, сударыня, разрешить своему слуге попозировать у меня в мастерской. Если, конечно, он согласен… в чем я, увы, сомневаюсь.

– Вы художник?

– Имею честь им быть, – несколько высокомерно ответил молодой человек. – Меня зовут Эжен Делакруа.

Тучи, сгустившиеся было в прекрасных очах графини, вмиг улетучились.

– Вы автор «Ладьи Данте» и этой удивительной «Смерти Сарданапала»?

Если он и был польщен, то виду не показал, даже не улыбнулся, а поклонился снова.

– Заметив мое творчество, вы, сударыня, оказываете мне великую честь.

Фелисия рассмеялась.

– Да как же его не заметишь? Ваши картины, господин Делакруа, столь же сильны, сколь и оригинальны. Но прошу вас, зайдите в гостиную. Мне стыдно, что приходится беседовать с вами тут, во дворе.

В сопровождении Тимура, не спускавшего с незваного гостя подозрительного взгляда, все отправились в салон.

– Итак, – начала Фелисия, указав своему удивительному гостю на кресло, – вы хотели бы, чтобы Тимур позировал для вас?

– Буду просто счастлив. Я безумно интересуюсь левантинцами и, чуть только увидел вашего слугу, почувствовал, как у меня замерло сердце. Турок, настоящий турок! И где? В Париже! Я заговорил с ним, но у него ведь такой буйный нрав! Тогда я побежал за ним…

– Как настоящий преследователь! – рассмеялась Гортензия. – Вы оба неслись, будто сам дьявол летел за вами по пятам.

– И чуть было вас не сбили. Прошу прощения, сударыня, но, знаете, когда дело касается моей работы, я просто перестаю замечать, что происходит вокруг.

Как ни странно, Тимура почти не пришлось уговаривать позировать художнику. Убедившись, что намерения у незнакомца были самые что ни на есть честные, дворецкий даже возгордился от того, что его лицо будет фигурировать на одном из больших полотен, которые и принесли художнику славу или по крайней мере позволили ценить его по достоинству. Первую встречу назначили на завтра, и турок пообещал прийти к трем часам в мастерскую на набережной Вольтера, 15. После чего Делакруа поблагодарил Фелисию за любезность.

– Это я должна вас благодарить, – отвечала она. – Тимур не подает виду, но он чрезвычайно горд. Он видит в вашем приглашении признание физических и моральных качеств своих соотечественников.

– В таком случае он ошибается. Поскольку вы, сударыня, почтили своим вниманием мой скромный труд, наверное, вам известно, что мои симпатии в большей степени отданы мученической Греции, нежели Оттоманской империи. Но дело в том, что мне сейчас нужно именно такое волевое лицо… Не разрешите ли, прежде чем откланяюсь, просить вас позволить навестить этот дом еще раз?

– Конечно. Я принимаю по средам, но и в другие дни обычно после семи часов вечера бываю дома.

– Воспользуюсь вашим приглашением. И, быть может, когда-нибудь удостоюсь чести запечатлеть на полотне и ваше лицо…

– О господи, какой вы ненасытный! И в какой же роли вы собираетесь меня изобразить? Пленницей, королевской фавориткой?

– Нет. Это амплуа скорее подойдет вашей светловолосой подруге. Не знаю почему, ваше лицо вызывает у меня ассоциации с независимостью, свободой…

Художник опять церемонно раскланялся и наконец удалился. Обе подруги слушали звук его шагов по плитам в прихожей. Потом стало тихо.

– Какое счастье, что мы познакомились! – вздохнула Фелисия. – У него удивительные картины, они словно пронизаны всесокрушающей силой страсти. Их так часто критикуют… А мне по душе! И сам он под стать картинам, странный какой-то.

– А каково его происхождение? – спросила Гортензия. – Он очень похож на восточного принца.

– Восточного? Нет. Но насчет королевской крови вы не ошиблись: он незаконный сын старика Талейрана и одной красавицы из большой семьи королевского столяра. Удивительная смесь, не правда ли?

– Это вам и нравится? – улыбнулась Гортензия. – Держу пари, вы будете очень рады, если он снова придет!

– Бог мой, конечно же! Раз уж так повезло и мы встретили гения, грешно было бы закрывать перед ним дверь.

– Особенно если этот гений видит в вас олицетворение свободы! – лукаво улыбнулась Гортензия.

На этом беседа их закончилась: вернулась Ливия, посланная хозяйкой на разведку на улицу Лепелетье, в банк Гранье. Одетая зажиточной матроной, с напудренными до белизны волосами, камеристка графини Морозини полностью преобразилась. Но вести у нее оказались недобрые: двое из бывших администраторов, которых помнила Гортензия, Дидло и Жироде, отошли в мир иной. Третий, господин де Дюрвиль, вышел в отставку и уехал в Нормандию.

– А господин Верне? – обеспокоенно спросила Гортензия. – Удалось узнать, что с ним стало?

– Да, госпожа графиня. Это моя единственная хорошая новость: удалось достать его адрес.

И она протянула Гортензии листок, на котором чьим-то нечетким почерком было начертано несколько слов.

– Благодарю вас, – сказала графиня. – Это очень важно. Сегодня же поеду туда.

Узкая и прямая улица Гарансьер с аристократическими особняками и несколькими зажиточными мещанскими домами тянулась от Сен-Сюльпис к Люксембургскому саду. Хоть на ней и располагалась мэрия одиннадцатого округа, она была тихая и спокойная, с хорошей, не разбитой мостовой, так как большого движения здесь не было. Улица проходила в самом центре христианского квартала, рядом с возвышающейся громадой церкви с круглыми башнями, крышами семинарий в двух шагах от Сен-Жермен-де-Пре и тремя церквами холма св. Женевьевы, и злые языки поговаривали, что аромат ладана и святой воды перебивал здесь запах конского навоза.

Гортензия, отправившаяся в путь пешком по случаю теплой погоды, сочла, что место вполне подходит для человека в отставке, хотя никак не ассоциируется с господином Верне, тем любезным, элегантным денди, каким она его запомнила.

Дом десять, который и был ей нужен, находился между мэрией, располагавшейся в бывшем особняке Сурдеак, и красиво оформленной водоразборной башней, некогда построенной по приказу принцессы Палатинской для снабжения водой всех окружающих домов. В глубине широкого двора за высоким крыльцом стоял трехэтажный дом белого камня с изумительной черепичной крышей и стенами, увитыми плющом.

Не успела Гортензия войти во двор, как навстречу выбежал привратник, снимая шапку при виде такой высокой, статной дамы в трауре, явно принадлежащей к высшему обществу.

– Чем могу служить?

– Здесь живет господин Верне?

– Живет, госпожа, живет, вместе с этой святой женщиной, своею матерью! Бедный, бедный молодой человек!

Гортензия пожала плечами.

– Его есть за что пожалеть?

– Пожалеть? О, мадам! Я вижу, что мадам ничего не знает. Мадам ведь, наверное, не близкая их знакомая?