Сегодня солнце не зайдет - Илья Афроимович Туричин

службу нутром понял. Ты шпиона задержать хочешь, нарушителя. А я понял, что главное не в том. Сунутся — задержим. Главное в том, чтобы они и сунуться не захотели. Чтобы знали: здесь для них путей нет. Вот для чего мы в шторма и в пургу ходим — в любую погоду. Понимаешь? А насчет спячки твоей — пройдет. Думаешь, другим легко? Бодрятся. И ты виду не подавай!

— А я и не подаю. — Владимир потянулся так, что хрустнули суставы. — А Сенька Коган двужильный какой-то. «Мне, — говорит, — все равно где и когда спать. Только бы не вниз головой».

Куличек засмеялся:

— Рисуется. У меня дружок был. Тоже веселый.

— А где он сейчас?

— Разбился два года назад.

— Летчик, что ли?

— Да нет, старшина второй статьи. Полез на скалы за чаечьими яйцами и сорвался. Хоть он и по-глупому погиб, а человеком был настоящим и границу любил. Он всю получку посылал жене. О детях беспокоился. А тут погиб. Пропасть они, конечно, не пропадут. А туго придется. Подумал я так и стал его жене деньги посылать от своего жалованья. Чисто официально, будто так и полагается. Понимаешь? А то она может и не взять, жена-то Васина.

— Гордая?

— А кто ж ее знает. Я ее в глаза не видел. Только на фотокарточке. Слушай, Федоров, ты, друг, про это дело никому не рассказывай. А то выплывет — один только вред может произойти.

— Ясно. И ты не беспокойся старшина. Я не усну. Я крепкий.

Куличек ушел, и Владимир остался один на один с мягко светящимся экраном.

Зачем Куличек рассказал о своем друге и о том, что посылает деньги семье погибшего? Похвастаться? Непохоже, не такой человек Куличек.

Скользит по кругу зеленый луч, скользит… Только Владимир не заснет. Здесь — граница. Это он понимает нутром, как Куличек, как мичман Зуев, как остальные. Какие все-таки замечательные люди на границе! Что ж, и он будет таким, как они. Привыкнет, переломит эту проклятую сонливость. И кубрик станет домом, а дома никогда не тесно!

Ночью солнце склоняется к горизонту и снова ползет вверх, будто боится холодного, вспененного ветром моря. Прибрежные скалы упорно глядятся в капризное зеркало, а оно дробит их на мелкие осколки.

Когда налетает шквал, волны наотмашь хлещут по каменным щекам: не глядись в зеркало, стой где стоишь, пока не подточили! А берега скалятся в ответ, захлебываются солеными брызгами — бей, не подточишь!

Идет корабль, наваливаясь стальным форштевнем на волны, отбрасывая их направо и налево, кипит у бортов зеленая вода. Зоркие глаза ощупывают горизонт, чуткие уши прослушивают глубины.

Скоро окончится день и наступит ночь. Начнутся шторма, и трудно придется людям. Но корабль по-прежнему будет выходить в море и крушить форштевнем свирепые волны. Будет выть ветер и бросать в обожженные морозом лица колючую снежную крупу.

И ничто не остановит корабль. Потому что здесь — граница, а на корабле — люди в бескозырках. И на ленточках бескозырок — золотом: «Морские части погранвойск».

Часть вторая

НОЧЬЮ

Во мгле сопки — будто белые горбы огромных верблюдов. Свирепый ветер со свистом и завыванием рвет с горбов клочья снежной шерсти, носит их, крутит, швыряет в слепые льдистые окна домов, наматывает на прибрежные камни и снова в ярости разбрасывает колючими клочьями.

Над сопками, над Снежным, над неспокойной бухтой, над грохочущим морем бегут черные взбухшие тучи. Их не видишь, скорее, угадываешь. Они мчатся низко, словно хотят прижать тебя к земле, вмять в нее. И невольно спешишь под защиту кирпичных стен и железных крыш. К теплу и свету жилья.

Дней нет, нет ни восходов, ни закатов. Только ночь, длинная полярная ночь, наполненная ревом ветра и грохотом моря.

А в клубе тепло, светло и уютно. Щелкают бильярдные шары. Осторожно шагают по черным и белым клеткам скромные пешки, дерзкие кони, тугодумные ладьи, нахальные ферзи. Морщат лбы доморощенные Ботвинники и Тали. Удивляются, что доски спокойно лежат на столах, а фигуры не мечутся как угорелые, не ссыпаются на палубу. И мебель стоит на местах, а не ползет. И клуб не кренит то вправо, то влево, и тебя не швыряет от переборки к переборке.

Корабль только что вернулся из похода, и свободные от вахты матросы — в клубе. Владимир и Иван Куличек сидят в глубоких креслах и молча наблюдают за матросами, играющими на бильярде.

Зазвенел звонок, приглашая в зрительный зал.

«Гусарскую балладу» уже видели, но опять посмотрят с удовольствием.

Не успел погаснуть в зале свет, как раздался громкий голос:

— Команда «Самоцвета» — на корабль!

В зале задвигались. Стали выходить, пригибаясь, чтобы не мешать другим зрителям.

Быстро оделись. Вышли на улицу. Хлестнула по глазам поземка.

Нагнали мичмана Зуева.

— И вас подняли? — спросил Куличек.

— Тревога, — сурово ответил Зуев.

Матросы прибавили шагу.

Комдив сидел дома за столом и усердно посыпал перцем дымящийся в тарелке борщ.

Сегодня у комдива было отличное настроение и соответствующий настроению аппетит. Но пообедать не удалось. Позвонил дежурный, доложил, что получена радиограмма. Рыболовецкий сейнер выбросило на скалы где-то в районе Черного Камня. Связь с сейнером прервалась, и точно установить место катастрофы не удалось. Рыб-союз обратился к нам. Просит помочь снять людей.

Комдив выслушал не перебивая. Потом спросил скучным голосом:

— Какая сводка?

— Норд-ост семь.

— Я иду в штаб, пригласите начальника политотдела и начштаба.

— Есть!

Комдив повесил трубку и стал надевать шинель.

Из кухни выглянула жена, спросила удивленно:

— Ты что, Гоша?

— Срочное дело.

— Случилось что-нибудь?

Комдив не ответил, будто не расслышал.

— Ты не жди. Обедай без меня.

Он с сожалением посмотрел на тарелку с борщом и ушел.

Оперативный дежурный доложил обстановку. Показал на карте, где находятся сейчас корабли. Выходило, что до Черного Камня ближе всего добираться из Снежного.

Комдив подошел к окну, поскреб ногтем изморозь на стекле. В бухте стояли два корабля: дежурный и «Самоцвет».

— «Самоцвет» недавно пришел, — угадав мысли комдива, сказал начальник политотдела, плотный коренастый капитан второго ранга с безбровым лицом, жестким и обветренным. — Люди измотаны, товарищ командир.

Комдив кивнул.

— Может, дежурный отправить? — предложил начштаба. — А «Самоцвет» подежурит.

— Там командир молодой. Без году неделя. А надо людей снимать. Придется Лохова опять в море.

И начальник политотдела и начальник штаба