Самоволка - Михаил Тырин

– Не расслабляться! – прокричал Расул. – Прибавить ходу! Готовьтесь дрова носить!

Наконец пришли. Действительно – развалина, без крыши, почти без стен. Степан горестно вздохнул – он рассчитывал на более основательное убежище.

Но немедленно появились две саперные лопатки, и попутчики принялись ковырять снег у подножия стены.

По всему выходило, что место для всех знакомое. И не впервые тут организуется ночлег.

– Чего стоим! – командовал Расул. – Все, кто свободен, – за дровами.

Несколько мужиков бросили упряжки и скрылись в снежной пелене. Степану не хотелось быть пустым балластом, поэтому он устремился за ними.

Оказалось, посреди ледяной равнины есть островок, заросший деревьями. Недалеко, всего метрах в трехстах.

Сухих веток тут хватало. Попутчики достали веревки, длинные ножи вроде мачете, принялись рубить ветки и делать вязанки. Степану оставалось только таскать эти вязанки к развалине, там их забирали и затаскивали внутрь – в узкий коридор, выкопанный в снегу.

Как-то получилось, что последнюю вязанку Степан тащил один – все «лесорубы» закончили дело и ушли в укрытие.

Он подошел к снежному проходу у стены, бросил нарубленные ветки на снег и остановился – хотелось отдышаться.

Оказалось, возле входа в убежище его ждал Расул.

– Тихо! – сказал он. – Слышишь?

Степан прислушался. И действительно, где-то далеко слышалось непонятное «И-и-и-и-и».

– Паровозы гудят, – сказал Расул. – Осталось идти всего ничего. Держись, боец, скоро отдохнем.

– Держусь, куда ж деваться…

– Ну, пошли греться.

Прорубленный в снегу ход вел в подвал. Там были все четыре стены и крыша. И даже простенькая печка с трубой. В ней уже вовсю горел огонь, было тепло.

Дверь имелась вполне основательная, хоть и кустарная. Даже тряпками обили по периметру для уплотнения. Нет, это место точно не случайное.

Степан просто сполз по стенке. Он поспешно расстегнул куртку, открывая тело для печного жара.

– Не спать! – рассмеялся Расул. – Еще ужин будет.

В печке трещал огонь, в котелке грелась каша, в которую щедро добавляли мясо из консервных банок. В маленьком подвальном помещении стоял сводящий с ума запах еды.

Было тесно и шумно, все гомонили, смеялись. Степан понимал – люди праздновали день, который они пережили. День-подвиг. Правда, про погибших товарищей не вспоминали, ну что ж… На похоронах после третьей рюмки зачастую шутят и смеются – жизнь-то продолжается.

Появилась литровая бутылка водки без этикетки.

– Пей. – Расул протянул бутылку Степану.

– Да не стоит.

– Пей, говорю. Мороз из тебя сегодня полжизни вытянул, а теперь согреешься. Все пьют.

Степан подставил свою кружку с ручкой-карабином. Пойло было мерзким – не водка, а скорее слегка разбавленный спирт. Первый же глоток чуть не вылетел обратно.

Но действительно, под кожей растеклось долгожданное тепло. Потом раздали кашу, и снова Расул протянул бутылку.

– Пей, так надо.

– Да хватит, думаю…

Степан вдруг заметил крупную некрасивую язву на его запястье. Уловив этот взгляд, Расул невольно натянул рукав. Впрочем, никакого значения для Степана это сейчас не имело.

– Если хочешь завтра дойти – пей. Мы знаем, что делаем. Не в первый раз.

Он говорил так просто и убедительно, что трудно было возражать. Тем временем по рукам пошла вторая бутылка.

– Эта земля, эта погода – они силу из человека высасывают, саму жизнь. Спирт – он твою силу как бы консервирует.

Настроение стало шальным, приподнятым, люди – симпатичными, чуть ли не родными. Все возбужденно переговаривались, обменивались какими-то своими шутками, и Степан смеялся вместе со всеми, хотя мало что понимал.

– Пей, брат! – Расул плескал новую порцию в блестящую кружку. – Молодец, все выдержал. Крепкий человек.

Все сильнее ощущалась усталость, придавливала к полу, мешала даже прямо держать голову. Степан уже свернул под боком куртку, прилег на нее, как на подушку, прикрыл глаза. Сквозь полудрему слышались голоса и смех, треск пламени в печке… Было хорошо, уютно и спокойно, хотя в ушах еще стоял скрип снега, в лицо била снежная крошка, мороз впивался в лицо, а ременная лямка резала плечи…

* * *

…Степан проснулся от холода.

– Дверь закройте, – пробормотал он, затем пошевелился – и вдруг едва не взвыл от неожиданной боли в висках.

Он с трудом разлепил глаза. И с изумлением понял, что находится один в пустой комнате. Ни людей, ни вещей.

Чуть дымила печка, неплотно закрытая дверь хлопала в проеме. Помещение наполнял мороз.

Степан вскочил, и снова приступ боли в голове заставил пошатнуться. Он оглянулся.

Действительно, никого и ничего. Даже его вещей нет – ни куртки, ни рюкзака.

Он бросился к двери и выглянул на улицу – наверняка ведь все уже собрались в путь и просто ждут, когда он проснется…

Мороз вцепился в лицо острыми клещами. Но за дверью было пусто. На снегу – множество следов и какой-то мусор. Стояла тишина.

Степан поспешно закрыл дверь. Снова лихорадочно повел по сторонам взглядом, чувствуя, как внутри нарастает тревога.

Стоп… а это что?

В углу стояло его ружье. А рядом на плоском камне – единственный патрон.

И еще здесь была его стальная кружка с ручкой-карабином, почему-то прикрытая какой-то щепкой.

Степан заглянул в кружку, и его едва не вывернуло от резкого запаха. Внутри было вчерашнее пойло.

Он вдруг схватился за пояс, где еще вчера висел кожаный футляр с остатками его золотого запаса. Сейчас там ничего не было… Вообще ничего, даже ножа. Уцелел разве что нагрудный кошелек с записями Бориса, но какой от них сейчас прок?

Степан без сил опустился на пол. «Спокойно, только без паники…»

Холод в комнате становился все гуще, все злее. Степан придвинулся было к печке, но она практически остыла. Лишь несколько углей испускали прозрачные ниточки дыма.

«Что же я сижу!»

Степан быстро поднялся, собрал с пола мелкие обломки сучьев и запихнул их в печку. Затем осторожно плеснул туда спиртное из кружки.

Ничего не произошло. Разве что дым вообще перестал идти.

«Еще полчаса, и здесь будет холод, как на улице», – пронеслось в голове.

Нужно было срочно что-то делать, придумывать. Степан попробовал отжиматься от пола, приседать, чтобы разогреться, но без толку. Не говоря о том, что голова отзывалась на эти усилия новыми волнами боли.