Путешествия англичанина в поисках России - Николас Бетелл

готовиться к суду с «Прайвит ай». Мой адвокат Леон Бриттан предупредил, что это мероприятие может растянуться на три года и даже в случае моей победы обещает стать ужасным испытанием. Если же я проиграю, — а в деле о клевете никогда нельзя быть абсолютно уверенным в успехе — это может стоить мне всех моих сбережений.

К тому же мне нужно было знать мнение Солженицына до начала судебного разбирательства. Моя советская виза была просрочена, и я смог попасть в Москву только в июле 1971 года. (Это был мой последний визит в советский блок перед пятнадцатилетним перерывом.) Я встретился со свояченицей Солженицына, Вероникой Туркиной, и вручил ей документы, которые она передала писателю. Затем она пришла ко мне и сообщила, что он сочувствует мне в моем деле. Успокоившись, я вернулся в Лондон, готовый к судебному процессу. Были написаны и поданы исковые заявления против «Прайвит ай» и персонально против Оберона Уо.

Я прекрасно понимал, что мои личные трудности были незначительными по сравнению с тем, что угрожало человеку, которому я якобы нанес ущерб. Кампания против Солженицына набирала силу, и он держался очень мужественно. Например, 12 августа 1971 года люди из КГБ устроили обыск со взломом на его даче неподалеку от Москвы и избили его друга Александра Горлова, случайно заставшего их за этим занятием. На следующий день Солженицын направил открытое письмо председателю КГБ Юрию Андропову: «Многие годы я молча сносил беззакония Ваших сотрудников: перлюстрацию всей моей переписки, изъятие половины ее, розыск моих корреспондентов, служебные и административные преследования их, шпионство вокруг моего дома, слежку за посетителями, подслушивание телефонных разговоров, сверление потолков, установку звукозаписывающей аппаратуры в городской квартире и на садовом участке и настойчивую клеветническую кампанию против меня с лекторских трибун, когда они предоставляются сотрудникам Вашего министерства. Но после вчерашнего налета я больше молчать не буду…»[18]

Сообщения о том, что происходит с Солженицыным, помогали мне оценивать масштаб моих проблем, и все же мой путь был не из легких. Со всех сторон на меня давили интересы сверхдержав. Между тем мои бывшие коллеги по правительству были озадачены и мучались подозрениями относительно того, почему я так внезапно ушел со сцены без какого-либо оправдания или объяснения со стороны любого из министров и несмотря на странные обвинения со стороны сатирического журнала ограничился предлогом, будто «возвращаюсь к писательской деятельности».

Тем временем советская сторона проявляла такую же подозрительность и враждебность. Я решил отправиться в Братиславу и навестить семью Павла Личко. Его положение было незавидным. Суровые кремленологи обвиняли его в том, что он был агентом КГБ, тогда как в действительности он отбывал полуторагодичный срок тюремного заключения за «антисоциалистическую деятельность». Однако 23 сентября 1971 года я получил из чешского посольства извещение о том, что моя виза больше недействительна. Мне даже вернули мои 1,2 фунта, уплаченные за визу, и извинились за причиненные неудобства.

В январе 1972 года я снова обратился за визой, но на этот раз ответ пришел совсем в другой форме. 7 февраля, когда я вернулся вечером домой, посыпались телефонные звонки от друзей и журналистов, сообщавших странную новость: словацкое телевидение только что закончило демонстрацию двадцатипятиминутного фильма под названием «Кто вы, лорд Николас Бетелл?». В фильме были использованы письма, документы и магнитофонные записи, конфискованные во время обыска в квартире Личко, и разъяснялось, что в антисоциалистической и антисоветской кампании Личко действовал как мой «приспешник». Ведущий цитировал мои письма, в которых я просил предоставить мне биографические сведения о Густаве Гусаке и других руководителях — противниках реформ, ставших у власти после советского вторжения. Эти журналистские вопросы были представлены как доказательство моей принадлежности к МИ-6. Фильм заверял словацких зрителей: «Лорд Бетелл не выдуманный персонаж. Он живет и здравствует, и работает против нас вместе с сотрудниками британской секретной службы».

Довольно неприятно принимать обвинения двух воюющих сторон одновременно в деятельности, хотя и невольной, в пользу вражеской разведки. Однако положение Личко было гораздо хуже. Несколькими днями ранее закончился срок его тюремного заключения, и он вернулся в домой, на Вичкову улицу, что в Братиславе. После этой телепрограммы он стал отверженным. В Словакии его заклеймили как британского агента, а в американском журнале «Тайм» — как советского. На родине он был публично осужден как предатель дела социализма и не мог найти работу. В тюрьме обострился его хронический бронхит. И в этой ситуации я не мог даже послать ему почтовую открытку или позвонить, чтобы выразить поддержку. Любая помощь с моей стороны только ухудшила бы его положение. По мнению словацкой тайной полиции, он работал в пользу Запада под моим «руководством». Малейшее движение с моей стороны было бы расценено в Братиславе как попытка восстановить наше «шпионское кольцо». Так что он жил в нищете, покинутый многими друзьями, хотя жена Марта и дети не отказались от него. Польза от меня как от писателя или как от сторонника правительства Хита теперь была невелика. После такого выпада со стороны коммунистического государственного телеканала я не мог рассчитывать на въезд ни в одну из стран советского блока, соберись я туда в поисках журналистской информации. Об этом можно сожалеть, но никакой трагедии тут не было, и я не склонен был жаловаться. Отказ в визе поджидал любого, кто писал о советских делах, если только он умышленно, в собственных интересах и в интересах Кремля, не укрощал свое перо. Я не намеревался укрощать свое перо.

Однако мои трудности дома были весьма основательными. Если бы я проиграл процесс, то мог бы прийти к полному финансовому и профессиональному краху, а в худшем случае показания, данные английскому суду, могли быть использованы против Солженицына. И я бы нес за это ответственность. Следовало признать, что я был всего лишь рядовым солдатом, угодившим в нечто такое, что было серьезнее, чем «большая игра». Это было жестокое сражение, и в меня палили из крупных орудий с обеих сторон.

И все же я сражался на своем участке изо всех сил. Факты, содержавшиеся в документах защиты со стороны «Прайвит ай» и в основном предоставленные Питером Реддауэем, были опровергнуты, и после коротких переговоров в июне 1972 года представители «Прайвит ай» признали на открытом процессе, что их обвинения были «полностью необоснованными». Они также принесли свои извинения Дольбергу, заплатили нам обоим no 1000 фунтов стерлингов и полностью оплатили судебные издержки Питер Ролинсон писал: «Я абсолютно убежден, что формулировка (извинения — прим. авт.) исчерпывающа и достаточна для того, чтобы смыть пятно клеветы. Я