Невеста для принца - Шеннон Хейл

Девочка чуть не рассмеялась, но повторившийся писк заставил позабыть о смехе. Боясь теперь даже прошептать хоть слово, она пела мысленно, по-прежнему постукивая пальцами в такт мелодии и умоляя в песне, чтобы о ней вспомнили.

Дверь распахнулась, и в глаза ударил свет свечи.

— Крыса! — Олана подняла трость и ткнула ею в волосы Мири.

— Быстрее, быстрее, — бормотала девочка, зажмурившись.

Она услышала писк, возню, потом крыса убежала, а Мири вскочила с пола и обняла Олану. Она так сильно дрожала, что не удержалась бы на ногах.

— Все в порядке, достаточно, — сказала Олана, отрывая от себя ученицу.

От холода и страха Мири едва слышала наставницу. Она обхватила себя руками, чтобы унять дрожь, сотрясавшую все тело.

— Я просидела взаперти несколько часов, — прохрипела она. — Вы забыли обо мне.

— Да, наверное, — признала Олана, но не извинилась, хотя по морщинке между бровей было видно, что она обеспокоена появлением крысы. — Хорошо, что Герти вспомнила о тебе, а то ведь я не пришла бы до утра. Ладно, иди спать.

Только теперь Мири увидела Герти. Девочка стояла с широко открытыми глазами, уставившись в зияющий дверной проем темной кладовки. Олана забрала у нее свечу и ушла, поэтому Мири и Герти поспешили вернуться в спальню.

— Там была крыса, — испуганно произнесла Герти.

— Да. — Мири по-прежнему дрожала, словно промерзла до костей. — Спасибо, что вспомнила обо мне, Герти. Я бы умерла, если бы провела там еще минуту.

— Вообще-то, странно, что я подумала о тебе, — сказала Герти. — Когда мы вернулись после перерыва, тебя нигде не было. Олана ничего не говорила, а спросить мне было боязно. Потом, готовясь ко сну, я вдруг вспомнила тот ужас, когда меня заперли в кладовой и я слышала какой-то шорох. Я была абсолютно уверена, что ты тоже там заперта, и… не знаю почему, но я была уверена, что там крыса. Это было очень похоже на… Впрочем, неважно.

— На что похоже?

— Наверное, я догадалась, что ты в кладовой, потому что где еще ты могла быть? И мне показалось, что я слышала крысу, когда сама там сидела, вот так я и поняла. Кстати, думая об этом, я очень ясно представила и тебя, и крысу, как будто мы с тобой разговаривали на языке горы.

У Мири снова по коже пробежали мурашки.

— На языке горы? Но…

— Я знаю, это глупо. Какой язык горы, если мы не в каменоломне. Я просто рада, что не случилось беды. Когда я пошла в спальню к наставнице Олане и попросила ее выпустить тебя из кладовки, она пригрозила мне всяческими наказаниями.

Мири больше ничего не сказала. Во мраке спальни перед нею нарисовались новые возможности.

Для бандита — ломик,

А для крысы — долото.

Для волчицы — колотушка,

А для кошки — молоток.

Однажды днем, два или три года назад, Мири и Петер сидели на пастбищном холме. Они были еще совсем юные, и Мири тогда не волновало, что ногти у нее грязные и обломанные или что Петеру скучно ее слушать. Он работал в каменоломне по шесть дней в неделю, и Мири выведывала у него подробности.

— Это тебе не огонь развести или обработать шкуру козы, Мири. Это не похоже ни на одну домашнюю работу. Когда я тружусь в каменоломне, я словно слушаю линдер. И нечего тут ухмыляться. Я не могу лучше объяснить.

— А ты попробуй.

Петер прищурился, рассматривая обломок линдера. Он обтачивал этот камень маленьким ножиком, придавая ему форму козы.

— Когда работа спорится, это все равно что песни, которые мы поем по праздникам: мужчины одним голосом, женщины — другим. Знаешь, как звучит аккорд? Вот это и получается, если работаешь с линдером. Может показаться глупым, но мне представляется, будто линдер всегда поет, и когда я удачно вбиваю клин в щель колотушкой, я словно отвечаю ему песней. Рабочие в каменоломне поют свои песни вслух, чтобы не сбиться с ритма. Но по-настоящему песня звучит внутри.

— Как это — внутри? — спросила Мири. Она заплетала стебли цветков мири в косичку, чтобы не выдавать своего интереса. — Как она звучит?

— Этот звук ни на что не похож. Ты не слышишь язык горы ушами. Если что-то идет не так, ты сразу чувствуешь это, например если тот, кто работает рядом, слишком сильно надавливает на рычаг и по камню могут пойти трещины. Когда это происходит, а в каменоломне стоит такой шум, что слова не услышишь, я говорю ему на языке горы: «Полегче с ломом». Сам не знаю, почему это называется языком горы, ведь ты скорее поешь, нежели говоришь. Только ты поешь внутри себя. И фраза звучит как будто громче, если она адресована именно тебе, но все поблизости тоже могут ее слышать.

— Значит, ты вроде как поешь, а другие это слышат, — сказала Мири, не совсем понимая.

Петер пожал плечами:

— Я разговариваю с человеком, но делаю это пением, причем не вслух… Не знаю, как описать это, Мири. Все равно что пытаться объяснить, как бежать или глотать. Перестань донимать меня вопросами, а не то я найду Янса и Альмонда, и мы затеем какую-нибудь игру только для мальчишек.

— Сделаешь так — и это будет твоя последняя игра в жизни.

Петер тогда не понял, почему для Мири важно понять, как идет работа в каменоломне, и она не стала настаивать. Ей нравилось, что он не догадывался о ее расстроенных чувствах и одиночестве. Ей нравилось, что для него она оставалась прежней беззаботной Мири, какой была всегда.

Теперь же Мири припомнила тот давний разговор и прибавила к нему все, что узнала за это время о языке горы. Он всегда был неотъемлемой частью каменоломни, а потому казался Мири чем-то недоступным. «Неужели Герти услышала язык горы? — спросила себя девочка. — Неужели на нем все-таки можно общаться за пределами каменоломни?» Такая возможность показалась ей не менее заманчивой, чем запах медовых кексов из соседнего дома.

На следующий день после происшествия с крысой Мири выполняла утреннюю работу — подметала коридоры академии. Дождавшись, пока никого не окажется рядом, она нырнула в нетопленную комнату, которой не пользовались, и попыталась что-то произнести на языке горы. Для этого она принялась постукивать ручкой метлы по каменным плитам, подражая стуку молотка в каменоломне, и затянула рабочую песню. Потом она изменила слова песни, чтобы передать свое сообщение: «Для бандита — ломик, а для крысы — долото. Крыса в кладовке жила, Олана ее прогнала».

Из своих наблюдений за работой в каменоломне она знала, что рабочие, общаясь на языке горы, поют и стучат молотками, однако просто поменять слова в песне, видимо, было неправильно.

«Но по-настоящему песня звучит внутри», — сказал тогда Петер.

— Возможно, точно так же, как пение отличается от речи, — прошептала Мири, пытаясь рассуждать здраво, — так и язык горы отличается от обычной мысли.

В песне слова приобретали текучесть, которой лишен обычный разговор. А еще в песне есть ритм, и слова звучат так ладно, словно их специально подгоняли друг к другу. «Разве то же самое можно сделать с мыслями?» — задала себе вопрос Мири.