Черная камея - Энн Райс

Еще не до конца утратив способность трезво мыслить, язаметил, что чемодан набит деньгами. Впрочем, разве это имело какое-тозначение? Гораздо больший интерес у меня вызвала огромная ваза с цветами,стоявшая возле дальнего окна и буквально переливавшаяся всеми оттенками радуги.Гораздо больше меня интересовала кровь.

Лестат скользнул мимо меня и схватил в охапку женщину,бросившуюся в сторону. Поток яростных проклятий внезапно оборвался.

Вторая метнулась к дивану и, как я заметил, отчаяннопыталась дотянуться до лежащего там пистолета. Прежде чем пальцы женщиныкоснулись оружия, я поймал ее, с силой прижал к себе и заглянул в черные глаза.

Посыпавшиеся на меня испанские ругательства словноподстегнули жажду, заставили ее взыграть еще сильнее. Я отвел в сторону густыепряди черных волос, открыл шею и большим пальцем провел по артерии. Разъяреннаяженщина кипела от ненависти.

Я не спеша вонзил зубы в кровавый источник.

В памяти тут же всплыли уроки моего Создателя: "Возлюбигрехи жертвы, проследуй по ее пути, сделай ее зло своим – и тогда ты зла несовершишь". Мысленно проникнув в сознание женщины, я постарался в точностивыполнить полученные наставления и почти сразу отыскал то, что и ожидал найти:свирепые, дикие убийства, совершенные из-за белого порошка. Я увидел богатство,позволившее ей вырваться из отвратительных трущоб детства и подарившеероскошную жизнь, увидел тех, кто вкусил от ее красоты и коварства, а потомчереду преступлений против таких же злодеев, как и она, чьи руки были по локотьв крови.

"Да, я люблю тебя, – прошептал я. – Люблютвою волю и твой гнев. Так отдай мне его, этот гнев, растворенный в теплойсладкой крови..."

И вдруг я ощутил, что вместе с кровью в меня проникает еебезграничная любовь.

"Сдаюсь, – беззвучно произнесла она. – Японяла". Да, она поняла, осознала всю свою жизнь, целиком, до последнегомгновения, – и душа ее раскрылась, с ужасом примиряясь со сложившейсяситуацией, с неизбежностью того, что должно случиться. А в следующее мгновениесловно рука Всевышнего вырвала из ее сердца все преступления.

Голод во мне утих. Я насытился, я познал ее и теперьотстранился, поцеловал крошечные ранки и, чтобы скрыть улики, слизал языкомструйки пролитой крови, а потом, несмотря на одолевавшее меня головокружение,осторожно опустил женщину на первый попавшийся под руку стул и коснулся губамиее рта.

Опустившись на колени, я раздвинул языком ее губы, впилсязубами в ее язык и вновь ощутил струйку крови.

Наконец опустошение завершилось.

Я закрыл огромные пустые глаза жертвы, отчетливо ощутив приэтом под пальцами глазные яблоки, склонился, поцеловал грудь и выпустил из руктело. По моим жилам текла горячая кровь и разливалась внутри приятными волнами.

Обернувшись, я словно в тумане увидел, что Лестат наблюдаетза мной и, похоже, забавляется. Поза его была поистине королевской, светлыеволосы казались при свете ламп почти белыми, фиалковые глаза – огромными.

– На этот раз ты все правильно сделал, братишка, –похвалил он. – Не пролил ни капельки.

Мне хотелось так много ему сказать! Хотелось рассказать о еежизни, которую я только что вкусил в полной мере, о том счете, что она вела ссудьбой, и о том, как я старательно выполнял все, что велел делать мойСоздатель: поглощал не просто ее кровь, а таившееся в ней зло, проникал в самуюего сердцевину.

Однако для женщины это теперь не важно. Она стала жертвой.Та, которая всю жизнь была, в общем-то, никем, теперь окончательно канула внебытие.

Кровь переполняла и согревала все мое существо. Комнатаприобрела иллюзорный вид. Жертва Лестата, мертвая, лежала на полу. Здесь жестоял чемодан с деньгами, но разве они имели значение? На них ничего нельзякупить, они ничего не могли изменить и никого не могли спасти. Цветы – розовыелилии, ронявшие пыльцу, и бордовые розы – поражали своей вызывающей яркостью.Вокруг царили покой и тишина.

– Их не станут оплакивать, – тихо произнес Лестат,и голос его доносился словно издалека. – Можно не заботиться о поискахмогилы.

Я вспомнил своего Создателя. Вспомнил темные воды болотаСладкого Дьявола, густые водоросли, крики сов.

Что-то в комнате изменилось, но Лестат ничего не замечал.

– Подойди ко мне, – велел он. – Очень важно,братишка, чтобы кровь, какой бы сладостной она ни была, не ослабила тебя после.

Я кивнул. Но что-то все-таки происходило. Мы уже были неодни.

За спиной Лестата я увидел неясные очертания фигуры своегодвойника – Гоблина, созданного по моему образу и подобию. На его лице игралабезумная улыбка.

Лестат обернулся.

– Где он? – донесся до меня его шепот.

– Не надо, Гоблин, не смей! Я запрещаю! –воскликнул я. Но его уже было не остановить. Фигура метнулась ко мне сбыстротою молнии, не потеряв при этом своих очертаний. Стоящий прямо передомной Гоблин вовсе не казался эфемерным, а был словно из плоти и крови, совсемкак я. В следующее мгновение он начал со мной сливаться: я ощутил дрожь в рукахи ногах, крошечные уколы в ладони, шею, лицо... И заметался, словно пойманный вкрепкую сеть.

Откуда-то из глубины моего существа поднялся трепетблаженства, явственное сознание, что мы с ним одно целое и ничто нас неразлучит. Мне вдруг захотелось, чтобы так длилось вечно, но с языка сорвалисьсовсем другие слова:

– Прочь от меня, Гоблин! Ты должен слушаться. Это ведья тебя создал. Ты обязан мне подчиняться.

Бесполезно. Трепет, словно от электрического разряда, всеникак не прекращался, а перед мысленным взором мелькали образы нас двоих вразные периоды жизни, но они сменяли один другой так быстро, что я почти ничегоне успевал разглядеть, дабы удостовериться в своей правоте или, наоборот, вошибочности иллюзий.

Сквозь открытую дверь лился солнечный свет, я виделцветастый узор линолеума, слышал смех малышей, ощущал на губах вкус молока...

Я понял, что сейчас упаду, что твердая рука Лестата служитмне опорой, ибо на самом деле меня нет в комнате, залитой солнцем, где Гоблин,малыш Гоблин, резвится и хохочет вместе со мной: "Люблю тебя, ты мненужен, конечно, я твой, мы вместе". Опустив глаза, я увидел собственнуюпухлую детскую левую ручку, колотящую ложкой по столу. А поверх моей ладони лежаларука Гоблина Ложка вновь и вновь со стуком опускалась на деревянную столешницу,солнечные лучи заглядывали в открытую дверь, цветастый линолеум был местамипотерт.