Отсутствие Анны - Яна Летт

– Спасибо вам… Мы уходим. Пойдемте, Марина. Ну, пойдемте.

Ему пришлось взять ее за локоть и вести по коридору. Она не сопротивлялась. Идя рядом с ним и заученно не глядя по сторонам, Марина вдруг подумала, что горе делает тебя не просто беззащитным – бессильным, не принадлежащим себе. То, что с ней случилось, давало право людям, которых она еще недавно даже не знала, брать ее за локоть, задавать вопросы, перемещать с места на место. Она превращалась в безвольную куклу, покорную марионетку творящейся истории. Только в фильмах и книгах люди, которые лишались близкого, уверенно брали дело в свои руки и шли напролом в поисках.

Реальность была другой – и она пахла затхло и сладко.

Она была бессильна против того, что случилось с Аней. Она была бессильна против спины Анатолия Ивановича. И она была абсолютно бессильна против этого стеклянного здания, где могла оказаться и ее дочь. Могла, но пока что не оказалась… Пока только это и держало Марину на плаву. Вспышка шока, вызванная визитом в морг, угасала, и Марина чувствовала, что сдувается, как воздушный шар, лишается сил, возвращается в свою скорбь, как огромная рыба под корягу.

Ничего она не могла поделать – только с тупой покорностью садиться в машину и ненавидеть себя.

Та девушка была мертва – и на ее месте могла, могла, могла быть ее дочь, еще недавно такая настоящая, такая живая.

Вернувшись домой, Марина долго курила, смотрела в окно и думала о том, как бы все сложилось, продолжи она встречаться с молодым человеком, знакомцем Лизы, которому суждено было остаться в этой истории безымянным. Может быть, ей не пришлось бы думать о том, что Аня может быть мертва, потому что она никогда не появилась бы на свет.

Он был человеком Лизиного круга, и у его родителей был собственный кирпичный коттедж за городом со злющей немецкой овчаркой в вольере. В его квартире можно было заблудиться. Марина успела побывать там дважды. Молодой человек тот, кажется, был в нее сильно влюблен – так, как умеют влюбляться только совсем юные мальчики. Он еще долго спрашивал о ней Лизу (она любезно рассказывала), но ей, поглощенной, проглоченной Максимом, было уже все равно.

Удивительно, что из всех мальчиков из хороших семей, которых она встречала на тусовках у Лизы дома, ее внимание привлек в конечном счете такой же обманщик, как она сама. И она, и Максим с попеременным успехом старались держаться уверенно, высматривая свой счастливый билет, а высмотрели друг друга.

На том первом свидании разговор шел о книге, прочитанной недавно ими обоими, а потом потек в общефилософском русле. Марину разговор увлек, поэтому, не успела она опомниться, как, улучив момент, Максим с жадностью поцеловал ее на пустынной дорожке.

Это не был ее первый поцелуй, но казалось, что был. Этот алчный, горячий, умелый напор не шел ни в какое сравнение с робкими и мягкими прикосновениями, известными ей до сих пор. Под поцелуями Максима плавилось любое сопротивление, сгорал здравый смысл. До сих пор иногда, вспоминая его поцелуи (одни только поцелуи!), она чувствовала, как слабеют ноги. Что это было – удивительное совпадение? Испытывал ли он те же чувства? Ей хотелось верить, что да. Иногда становилось интересно, почувствовала бы она то же самое, поцелуй он ее долгое время спустя. Несколько раз она проводила эксперименты – ничем хорошим они не заканчивались. И все равно – не мог же яростный огонь выжечь все дотла, не оставив после себя ничего, кроме черной, сосущей пустоты?

Может, если бы Аня была хоть немного похожа на нее, все было бы по-другому. Если бы от их союза она получила изящную девочку с копной золотистых кудряшек (кудрявость она могла бы ей простить) и огромными влажными глазами, с наивной доверчивостью взирающими на мир… Увы, Аня почти в точности повторяла его.

К сожалению, то, что делало ее отца красивым мужчиной, сделало Аню угловатой и злой, похожей на хмурого медвежонка в детстве и взъерошенную дикарку – позднее. Темные, почти черные волосы, жесткие, не дружащие с расческой, смуглая кожа, густые насупленные брови. Вишневые глаза дочери (Маринины глаза), отороченные черными густыми ресницами, притягивали взгляды, но выражение лица быстро отпугивало привлеченных их необычной красотой. К тому же в последний год Аня завела моду очень густо мазаться дешевой тушью, отчего роскошные ресницы склеивались и становились похожими на паучьи лапы. В детстве Марину называли складной. К Ане больше подходило слово «долговязая». Она была худой и плоской, андрогинной, и это странно вязалось с длинной косой, спускавшейся ниже лопаток.

Однажды Аня захотела отрезать косу, и только после серии продолжительных скандалов Марине удалось ее отстоять. Тогда она представила себе коротко стриженного мрачного анемичного подростка рядом с собой и ужаснулась. Коса должна была остаться неприкосновенной.

Когда Марина только ждала Аню, она часто представляла себе восторженные возгласы: «Дочка – копия мамы!» или «Две красавицы – большая и маленькая!» А позднее – льстивое: «А это кто – твоя старшая сестра?» Никогда этому не бывать, никогда. Эти возгласы припасены у судьбы для Идеальных Мамочек.

Их прогулки по паркам с Максимом длились недолго – уже через пару недель он стал зазывать ее в гости. К тому моменту она была окончательно покорена, очарована, околдована. Сейчас, много лет спустя, она вспомнила его тогдашние рассказы и готова была выть от собственной непроходимой глупости. Должно быть, заполучи он ее обманом, притворись принцем в изгнании, было бы не так обидно… Но с самого начала он говорил ей правду и ничего, кроме правды. Его даже не в чем было упрекнуть.

Анин будущий отец рано лишился матери и остался вдвоем с отцом, вечно безработным художником, любителем выпить и потусить. Их большая квартира, оставшаяся от матери Максима, была всегда полна гостей: проезжих автостопщиков, художников, маргиналов, музыкантов, хиппи и панков, путешественников, ищущих смысл, и просто тех, кому негде было переночевать. Может, когда-то это место было уютным, но после смерти хозяйки быстро пришло в упадок. В кухонном шкафчике кто-то мог запросто забыть недоеденную рыбу, и никто не убирал ее, пока она не превращалась в высохшую мумию. Обои были ободраны многочисленными кошками, которых приносил домой сердобольный Максимов отец. Паркет дыбился ощерившимся хищником, сантехника проржавела насквозь, шторы свисали с покосившихся карнизов, как приспущенные флаги. В коридоре пахло кошачьей мочой. Однажды, немного освоившись у Максима дома, Марина попыталась пропылесосить серый ковер, лежавший у кровати, и он оказался бордовым.

Максим жил сам по себе. На момент знакомства с Мариной ему было всего двадцать лет (Марине – семнадцать), но вел он себя как очень взрослый мужчина (так ей тогда казалось) и выглядел гораздо старше своих лет. Когда он учился в школе, никто не обращал внимания на то, что Максим приходил на занятия с красными от недосыпа глазами, в рваной одежде и без домашней работы – в те годы у всех хватало своих проблем. Он пошел в общеобразовательную школу рядом с домом, и там, должно быть, его действительно били одноклассники за то, что он не ходил за гаражи пить дешевое пойло и нюхать клей, а читал книги из богатой домашней библиотеки у себя под партой. Последнее, впрочем, он мог выдумать, чтобы ее разжалобить… Но Максим и вправду был очень начитанным, а книги на полках в его доме были покрыты слоем пыли чуть менее пушистым, чем все остальное.