Королева Виктория - Виктория Холт

Сэр Джон имел о себе чрезвычайно высокое мнение. А после отъезда дяди Леопольда он старался всячески привлекать к себе мое внимание, и я невольно многое о нем узнала. Он ушел из армии, чтобы поступить на службу к моему отцу. Он наполовину ирландец, и в Ирландии у него было поместье, приносившее ему небольшой доход. На самом же деле, по моему мнению, он был авантюрист; очень развязный, он казался уверенным, что все, в особенности женщины, находят его неотразимым. У меня не было антипатии к леди Конрой, но она была настолько незначительной фигурой, что ее едва ли кто-нибудь замечал. А вот его дочь Виктуар была зазнайка и не принадлежала к числу моих любимых подруг. Она то и дело говорила о своем отце, как будто он был главным лицом в нашем доме. «Мой папа говорит то… мой папа говорит это…» Она повторяла это так, словно все эти изречения были законом. От нее я услышала и о его насмешках в адрес семьи моего отца.

Король сумасшедший, не раз говорила мне Виктуар. А тетю Аделаиду она называла не иначе, как «ее пятнистое величество», потому что у нее была не очень чистая кожа. И скорее всего это она услышала от своего отца, потому что такие язвительные замечания были в его духе. Она также рассказала мне, что будто бы тетя Аделаида хотела, чтобы я вышла замуж за одного из этих ужасных маленьких Георгов, и что ее отец никогда этого не допустит.

Виктуар постоянно говорила о «незаконнорожденных», которые старались выжать из короля все, что можно. Она имела в виду Фитц-Кларенсов. Позор, говорила она, что им разрешают быть при дворе, и ее отец сказал, что мне следует запретить с ними общаться.

Меня возмущали подобные высказывания Виктуар, но когда я сказала маме об этом, то единственное, что я услышала в ответ, было: «Она еще ребенок, а ты должна сдерживать себя».

Я рассказала об этом и Лецен. Она очень расстроилась, а старушка Шпет сказала: «Я не знаю, до чего все это дойдет. Теперь, когда король Бельгии покинул нас, все изменилось к худшему».

Сэр Джон насмехался не только над моими родственниками. Он вышучивал и меня, так как знал, что я не люблю его.

— Ну как поживают куколки? — спрашивал он насмешливо, словно намекая, что в моем возрасте в куклы не играют. Такому человеку не объяснишь, что это были не обычные куклы.

— С каждым днем вы все больше походите на герцога Глостера, — говорил он. Герцог Глостер, муж моей тети Мэри, в высшей степени непривлекательный, слыл под именем Дурачок Билли, поскольку не отличался умом.

Сэр Джон мог бы довести меня до слез, если бы от его слов во мне не закипала злоба. Но все это были мелкие неприятности, и мне еще предстояло узнать, какое зло мог причинить этот человек.

Однажды я должна была явиться в мамины апартаменты. Меня сопровождала Шпет, но я в какой-то момент побежала, опередив ее.

Когда я летела в комнату, у мамы был сэр Джон, и они разговаривали. До меня донеслись слова: «Регентство… старик не доживет до ее совершеннолетия». Они стояли рядом, и сэр Джон держал маму за руку. Я услышала, как он добавил: «Какой вы будете прекрасной регентшей!» У меня дыхание перехватило, и я остановилась как вкопанная — мне показалось, что он собирался поцеловать маму. И тут она увидела меня и подоспевшую Шпет.

Мама сильно покраснела, и мне показалось, что от ее недовольства даже вздрагивали ее серьги.

— Виктория, — сказала она сердито, — что ты здесь делаешь?

— Мама, я всегда прихожу к вам в это время.

— Но нельзя же так подкрадываться.

Сначала я удивилась, вспомнив, как вбежала в комнату. Потом я почувствовала себя очень неловко, ведь меня всегда обвиняли в шумливости. Это было что-то новое.

— Ну, раз ты уж здесь…

— Принцесса не одна, — сказал сэр Джон своим насмешливым тоном. Мама нахмурилась.

— О… Шпет… — В том, как она произнесла имя бедной баронессы, звучало презрение. — Это вы. Вы нам больше не понадобитесь.

Пунцовая от смущения Шпет исчезла, а я осталась с ними. Мама была в странном настроении, но сэр Джон выглядел как обычно, очень спокойный и созерцающий меня критически, будто я забавляла его каким-то своим недостатком. Мама мне сказала несколько незначительных фраз и отправила к себе.

Выйдя из комнаты мамы, я пошла к Шпет. Когда я ее увидела, то поняла, насколько она потрясена произошедшим. А я никак не могла забыть, как стояли сэр Джон и мама, поэтому сразу же спросила об этом баронессу:

— Шпет, вы не находите, что мама стояла очень близко к сэру Джону Конрою? Шпет встревоженно взглянула на меня — и так как она не ответила, я продолжала:

— Мне показалось, что он собирался поцеловать ее. — Шпет затаила дыхание и смотрела на меня молча. — Может быть, — продолжала я, — маме не понравилось, что мы оказались там и увидели их… поэтому-то она сразу же начала распекать меня, так бывает, когда люди пытаются скрыть что-то предосудительное. Прошло еще несколько секунд, прежде чем Шпет наконец ответила мне.

— Дорогая принцесса, вы не должны говорить ничего подобного… разумеется, ничего такого не было. Несомненно, герцогиня советовалась с ним насчет… какого-нибудь документа… по какому-нибудь вопросу… и ей было необходимо стоять с ним рядом, чтобы показать ему этот документ.

— Я видела, что сэр Джон держал маму за руку, и никакой бумаги не было.

— О, вы ошибаетесь… и я бы не стала больше говорить об этом… кому-либо.

Увиденное и разговор со Шпет очень встревожили меня. И я стала более внимательно относиться к окружающим.

Тетя София устраивала небольшой вечер в своих апартаментах в Кенсингтонском дворце. Среди приглашенных были два моих кузена, Георг Кембридж и Георг Кумберленд, а также тетя Аделаида.

Тетя Аделаида, теперь королева Аделаида, приехала просить маму разрешить присутствовать и мне. — Виктория так мило поет, — сказала она. — Мы хотим, чтобы она пришла. Мама великодушно согласилась.

Глядя на них, можно было решить, что мама — королева, а не тетя Аделаида. Многие бы обиделись, но не тетя Аделаида. Она всегда была за примирение, за преодоление семейных распрей и за сближение и дружбу всех членов семьи. Мне всегда казалось, что, если бы все они походили на нее, мы были бы более счастливой семьей.

Все утро я практиковалась в пении с мистером Сэйлом. В конце урока мистер Сэйл сказал, что я «в голосе», и выразил уверенность, что мое пение всем понравится.

Лецен помогла мне надеть очаровательное белое шелковое платье с голубым поясом и белые шелковые туфли.

— Лецен, — спросила я, — не выгляжу ли я слишком толстой?

— Вы выглядите прелестно.

— Но толстая! Сэр Джон уже не раз называл меня — пышная маленькая принцесса.

— Ох уж этот человек! Если вы и пышная, моя милая, то это вам идет. Все они сочтут вас красавицей, а когда услышат ваше пение… они изумятся.

— Лецен, вы самая замечательная в мире.