Безумный Монктон - Уилки Коллинз

Все подробности роковой дуэли, вычитанные мной из французской газеты в тот вечер, когда я навещал Монктона в его неаполитанской комнате, тотчас встали у меня перед глазами. С последними словами старого монаха подозрение, охватившее меня, когда я заглянул ненароком во флигель, перешло в окончательную уверенность.

— Все это мне понятно, — сказал я. — Труп, который я только что видел во флигеле, — это тот самый труп, который вы нашли у себя на пороге. Но объясните, почему вы не предали его земле, как полагается?

— Погодите, погодите, не торопитесь, — остановил меня капуцин. — Отец настоятель услышал мой крик и поспешил навстречу. Все мы побежали к воротам, подняли этого большого человека и тщательно осмотрели. Мертв, мертв, как это дерево! — Тут он ударил рукой о шкаф. — Мы вновь осмотрели его и заметили, что к воротнику сюртука приколота записка. Ага, сын мой, вот вы и вздрогнули! Я так и думал, что в конце концов заставлю вас вздрогнуть.

Я и в самом деле вздрогнул. Записка, несомненно, была тем самым листком, вырванным из записной книжки секунданта, о котором упоминалось в неоконченном дневнике и где излагались обстоятельства смерти дравшегося. Если бы мне требовалось несомненное подтверждение личности убитого, то вот оно, это подтверждение, было передо мной.

— Как вы полагаете, что было написано на этом клочке бумаги? — спросил капуцин. — Прочитав, мы содрогнулись. Человек этот был убит на дуэли; злосчастный, безрассудный, он погиб, совершая смертный грех, и те, что лицезрели его убийство, обращались к нам, капуцинам, святым людям, служителям Господним, чадам отца нашего святейшего папы, обращались с просьбой дать ему погребение! О, мы были вне себя, когда это прочли, мы стенали, заламывали руки, рвали на себе волосы, не находили себе места, мы…

— Погодите минутку, — прервал я его, видя, что старик увлекся рассказом и, если не остановить его, зальет меня потоком слов, все меньше относящихся до дела, — погодите минутку. Сохранилась ли записка, которая была приколота к воротнику убитого, и можно ли ее увидеть?

Капуцин уже было собрался ответить, но вдруг осекся и, как я заметил, перевел взгляд на двери, и тут же за моей спиной они легко открылись и закрылись.

Я живо обернулся и увидел, что в ризнице появился еще один монах — высокий, тощий, чернобородый, с приходом которого мой прежний друг — владелец табакерки, внезапно приобрел вид самый елейный и благочестивый. Я заподозрил, что нас почтил своим приходом отец настоятель, и не ошибся, как выяснилось, едва лишь он заговорил со мной.

— Я настоятель этого монастыря, — сказал он ясным и спокойным голосом, не сводя с моего лица холодного, пристального взора. — Я слышал часть вашей беседы и желал бы знать, отчего вы так жаждете видеть записку, что была приколота к воротнику убитого?

Невозмутимость, с которой он признался, что подслушивал, спокойно-повелительный тон голоса, смутили и озадачили меня. В первую минуту я не знал, в каком духе отвечать ему. Заметив мою нерешительность и приписав ее ложной причине, он сделал знак старому капуцину удалиться. Робко погладив свою длинную седую бороду и незаметно подбодрив себя еще одной понюшкой «восхитительного табака», мой досточтимый друг зашаркал к дверям, где отвесил глубокий, почтительный поклон и скрылся из виду.

— Итак, — произнес отец настоятель все так же холодно, — я жду ответа, сэр.

— Он будет дан вам в самой сжатой форме, какая только мыслима, — ответил я ему в таком же тоне. — В доме, пристроенном к вашему монастырю, я с ужасом и отвращением увидел непогребенного покойника. Я полагаю, что это труп английского джентльмена, человека богатого и знатного, павшего на дуэли. Я приехал в эти места с его племянником и единственным родственником ради неотложной цели найти его останки. И желаю видеть записку, приколотую к телу, полагая, что записка поможет опознать его личность, к удовлетворению его родственника, которого упоминал. Достаточно ли откровенен мой ответ? Намерены ли вы дать мне разрешение взглянуть на этот документ?

— Я удовлетворен вашим ответом и не вижу оснований вам отказывать, — ответствовал отец настоятель. — Но прежде я желаю кое-что сказать. Говоря о впечатлении, которое произвело на вас лицезрение трупа, вы прибегли к словам «ужас» и «отвращение». Такая вольность выражений касательно того, что предстало перед вами в монастырских пределах, свидетельствует о том, что вы не принадлежите к святой католической церкви. А посему не вправе ждать и объяснений, однако я их вам представлю из любезности. Убитый умер без покаяния и совершая смертный грех. Это стало нам известно из находившегося при нем документа. Благодаря свидетельствам нашего собственного зрения и слуха нам известно, что он был убит на земле церкви, во время прямого нарушения тех особых законов, запрещающих братоубийственные поединки, строгое соблюдение которых святой отец самолично возлагает на верных, проживающих на подвластных ему землях, в собственноручно подписанных им посланиях. Земля монастыря освящена, и не в обычае у нас, католиков, погребать отверженцев нашей религии, недругов святого отца, преступающих самые святые наши законы, в освященной земле. Вне стен монастыря мы лишены и прав, и силы, но, если бы они у нас и были, мы помнили бы, что мы монахи, а не могильщики и что единственное погребение, в котором нам дозволено участвовать, — это христианское погребение с церковным отпеванием. Вот и все объяснения, какие я считал необходимым дать. Обождите меня здесь, я принесу вам документ.

С этими словами отец настоятель вышел из комнаты так же бесшумно, как вошел.

Я едва успел задуматься над этим жестоким и немилосердным объяснением и осознать, что меня задели манеры и стиль объяснявшего, как отец настоятель уже вернулся назад с запиской в руке. Он положил ее передо мной на стол, и я прочел следующие строки, торопливо набросанные карандашом:

«Эту записку мы прикрепляем к телу мистера Стивена Монктона — англичанина благородного происхождения, убитого на дуэли, проведенной с безупречным соблюдением всех требований чести и доблести. Его тело мы оставляем у ворот монастыря, с тем чтобы его обитатели своими руками предали его земле, ибо оставшиеся в живых участники поединка вынуждены разделиться и порознь скрываться бегством во имя собственной безопасности. Я, секундант убитого, пишущий это объяснение, ручаюсь честью джентльмена, что выстрел, которым был сражен на месте мой принципал, был произведен в полном соответствии с составленными заранее условиями поединка.

(Подпись) Ф.»

«Ф.» — я тотчас опознал первую букву имени месье Фулона, секунданта мистера Монктона, скончавшегося в Париже от чахотки.

Итак, поиски и опознание убитого были завершены. Оставалось довести эту новость до сведения Альфреда и получить разрешение забрать тело из флигеля. Отдав себе отчет в том, что недостижимая, казалось бы, цель, ради которой мы покинули Неаполь, была, по сути говоря, достигнута — правда, вследствие случайности, — я готов был усомниться в собственном рассудке.

— Свидетельство документа однозначно, — сказал я, возвращая бумагу. — Не может быть сомнений в том, что останки, находящиеся во флигеле, это останки того самого человека, которого мы разыскиваем. Могу я поинтересоваться, встретим ли мы затруднения, если племянник покойного мистера Монктона пожелает перевезти тело дяди в семейную усыпальницу в Англии?